Чтобы помнили
Умирал человек, умирал не в постели. За рабочим столом умирал журналист. За окном непогода кружилась метелью, и лежал перед ним недописанный лист…
Перед глазами образ талантливого журналиста, первого главного редактора газеты «Приднестровье» Владимира Масленникова. «Он по жизни прошел, как комета во мгле. И сгорел. Ведь не зря утверждают статисты: журналисты живут меньше всех на земле».
Вот и наш Серафимыч сгорел, «как комета».
А познакомился я с ним в далекие семидесятые годы на заводе им. Кирова. Володя работал учеником слесаря-лекальщика в инструментальном цехе. Я – станочником в экспериментальном. Наши цеха находились в одном производственном корпусе на старой территории завода. Там же была и заводская столовая, где мы и познакомились, а затем и подружились. Наскоро пообедав, Володька обычно усаживался в скверике напротив цеха и, раскрыв томик А. Блока или С. Есенина, углублялся в чтение…
Как-то раз Владимир обедать не пришел… Я забеспокоился и пошел в инструментальный цех. Там как раз проходило профсоюзное собрание, на котором «героем» оказался мой друг. «Как ты докатился до такой жизни, – вопрошал его один из членов профкома, – что после смены стал изготавливать холодное оружие?». У меня внутри все похолодело. Вовка, который был примерным парнем во всех отношениях, и вдруг оружие? Не может быть! «Поглядите, товарищи на этот экспонат», – продолжал профсоюзный активист, демонстрируя миниатюрный перочинный ножик, ручка которого переливалась всеми цветами радуги.
– А ну покажи, – перебил выступающего наш знаменитый «тульский Левша» Анатолий Григорьевич Кораблев. Покрутив в руках эту штучку, зацокал языком: этому парню можно смело давать самый высокий разряд слесаря-лекальщика. Ювелирная работа!
Со временем Владимир таковым и стал. К спокойному, рассудительному парню тянулась вся заводская молодежь. А когда меня избрали освобожденным секретарем комитета комсомола завода, я, не задумываясь, предложил Володе возглавить работу комсомольского прожектора. И не ошибся. Его искрометный юмор заводчане уважали. Критиковал мой друг нерадивых работников, невзирая на личность. Однажды за чрезмерную суровость досталось «по полной» и генеральному директору. Чего греха таить, и я стал героем его дружеского шаржа…
Володин авторитет рос. И когда меня направили на учебу, вместо себя предложил его кандидатуру. «Нет, Женя, – решительно отказался он. – Я, честно говоря, мечтаю стать хорошим, профессиональным журналистом».
Его мечта сбылась. Журналист получился из него на славу. Наши с ним дороги часто пересекались во время вооруженной агрессии Молдовы. В редакцию я приносил свои памфлеты и карикатуры. А когда ушел на заслуженный отдых, Володя предложил мне заняться журналистской работой в газете «Приднестровье». Снова плечом к плечу, как в пору комсомольской юности. Когда он уезжал в «горячие точки», я напрашивался, чтобы он взял меня с собой. «Куда тебе с твоим сердцем, старик. Побереги себя… Как-нибудь в другой раз».
Но другому разу не суждено было быть. Вернувшись из командировки, Владимир дневал и ночевал в редакции. Готовил книгу о Южной Осетии, затем о Карабахе.
А однажды пожаловался: «Желудок замучил меня, старик. Похудел за месяц на 14 кг». Через несколько дней его из редакции увезли в больницу.
– Ты знаешь, Женя, – откровенничал Серафимыч, – вчера мне сделали серьезную процедуру. А я, чтобы отвлечься от боли, читал вслух стихи Маяковского… – он через силу улыбнулся: – Будем жить, ребята, всем смертям назло…
Мужественно и стойко он сопротивлялся смертельному недугу. Но болезнь, несмотря на все усилия лучших медиков республиканской больницы, день и ночь не смыкавших глаз у постели Серафимыча, сделала свое дело.
Я не сторонник пафоса и дежурных слов. К чему слова? Желание всех журналистов, кто знал Володю как великолепного журналиста, патриота Приднестровья, – установить на здании его детища, редакции газеты «Приднестровье», мемориальную доску первому ее главному редактору Владимиру Серафимовичу Масленникову. Это нужно не мертвым, это нужно живым, чтобы помнили!
Евгений Пушняк.