Вернулся брат Иван с победой

Всё началось с телефонного звонка в редакцию, каких немало бывает за день: кто-то хвалит нас за интересную публикацию, кто-то предлагает осветить острую проблему, кто-то ищет в нас доверительного собеседника, кто-то упрекает нас за недостающую в тексте запятую… А тут несколько раз женщина настойчиво просила навестить её на дому, потому что она пишет стихи, и требуется профессиональная оценка, потому что она пенсионерка и  сейчас ей тяжело ходить, не то бы сама пришла в редакцию. Ничего не оставалось делать, как согласиться на встречу в Тирасполе, на улице Одесской… 

Дом, где живёт Софья Петровна Крутиченко (так зовут нашу героиню), нашёл с большим трудом. Никогда не думал, что улица, устремлённая на Одессу, такая длинная и густо населённая. На Колбалке к ней примыкает целый микрорайон: лицевые дома прикрывают зелёные дворы с несколькими корпусами «хрущёвок», на каждый из них – «а», «б», «в»… Предупреждаю по телефону о своём визите, поднимаюсь на пятый этаж, в открытых дверях меня уже встречает  невысокого роста пожилая, седая женщина  с тростью в правой руке. Софья Петровна извиняется за свою настойчивость и сопровождает меня к столу, стоящему почти посреди тесной комнатки, заставленной старыми шкафами, комодами. Стены украшают любопытные картины, написанные масляными красками в стиле примитивизма (как потом оказалось, самой хозяйкой).

Софья Петровна передаёт мне предмет нашего разговора – самиздатовскую книгу стихов «Россия – родина моя», более чем на 80 страниц, предлагает почитать заранее отмеченные ею стихотворения. Читаю, честно высказываю свои первые впечатления. Стихи разные по тематике, подвержены свободному изложению, без четкого ритмического строя, без строгой рифмовки. Их даже трудно назвать белыми стихами. Но им не откажешь в одном достоинстве – искренности и эмоциональности. На чём настаивает и сестра Людмила Петровна, присутствующая при нашем разговоре: «Сонечка читала свои стихи на творческом вечере в бывшем Доме учителя, даже мужчины прослезились… Она же всю жизнь была учителем русского языка и литературы. А это что-то значит!».

Наша встреча проходила накануне 70-летия Победы, и Софья Петровна, памятуя об этом, отметила для меня раздел стихов о Великой Отечественной войне. Очень тронуло меня стихотворение «Серые конверты», написанное по воспоминаниям военного 1943 года, когда ей, пионерке, поручили разнести по улице Лазаретной серые конверты с похоронками. В силу возраста, «не чувствуя беды, как ветер мимолётный, помчалась…»  разносить эти конверты. И уже у первой калитки её встретил истошный, как выстрел, крик женщины: «Не подходи – убью!». Тупая боль сковала её ноги, она будто вросла в землю, онемела, оглохла от этого крика, стояла ни жива ни мертва. Девочка-подросток вдруг поняла, что и в их дом вот так же может явиться непрошенный гонец с похоронкой – на фронте воевали отец и два старших брата Сонечки.

Опустошённая, больная вернулась она домой. И вскоре действительно пришла похоронка на старшего брата Степана. Вот как об этом напишет Софья Петровна спустя 60 лет (стихотворение «Степан» написано в 2005 году): «В боях за Родину святую // Сложил он голову свою. // И где теперь его могилка // Известно Богу одному» – «…Не все вернулись соколы, // Да кто ж сейчас поймёт, // Что сердце нашей матери // С Победы сына ждёт».

Вернулся с войны второй брат Иван, которому Софья Петровна посвящает другое стихотворение – «Возвращение с Победой». Возвратился он с фронта с уймой медалей и орденов на груди, красивый, статный, молодой и совсем, как лунь, седой… Мать сына к сердцу прижимала, гладила трепетной рукой и сквозь слёзы горькие шептала: «Сыночек, что ж это с тобой?». А сын отвечал: «Эх, мама-мама, дорогая, я в плен фашистский угодил, растерзан был и похоронен, лишь случай к жизни возвратил…». Это почти дословный пересказ начала стихотворения об Иване… У меня невольно возник вопрос:

– Как я понял, Софья Петровна, вашей семьи война тоже основательно коснулась?

– Ещё и как! Мы потеряли на войне Степана… Отец вернулся в целости и сохранности. Брат Иван тоже жив остался, но в свои двадцать на фронте поседел раньше отца с матерью…

И Софья Петровна поведала мне со всеми подробностями историю своего брата, чем-то напомнившую легенду Андрея Соколова, которую изложил Михаил Шолохов в своём удивительном рассказе «Судьба человека».

Иван тоже был военным шофером, подвозил снаряды из тыла на передовую. Сколько раз ему приходилось уходить от преследования немецких воздушных истребителей. Но тут его выследили фашистские разведчики. Не успел он выскочить из кабины и выхватить пистолет, как ему заломили руки за спину, связали, привели в свой штаб и усадили за стол. Прямо перед ним сидел полупьяный немецкий офицер, он играл с пистолетом, перекидывая его из руки в руку, и вдруг заговорил по-русски:

– Ну, рассказывай, русс Иван, откуда ты будешь?

– А откуда вы знаете, как меня зовут? – спокойно спросил Иван.

– В России все – Иваны…

Офицер хитровато поглядел на пленного солдата, как будто оценивал, что этого Ивана так просто не разговорить. Налил полный бокал шнапса и придвинул его к Ивану.

– Пей…

Иван будто бы ждал этого момента. «Где наша не пропадала! Помирать так с музыкой!» – подумал. Подхватил бокал тяжелой ручищей и жахнул одним махом. Немец тарелку с курятиной подвигает к солдату:

– Закусывай, Иван…

– Иван после первой не закусывает…

– Пей вторую, – и налил снова бокал до краёв. Иван выпил залпом второй бокал.

Офицер решил разыграть трагедию: положил пистолет на стол, встал и пошёл зачем-то к двери. У Ивана молнией мелькнула мысль – схватить пистолет, уложить хотя бы одного фрица, поквитаться за свою смерть. Он понимал: живым его не отпустят. Иван метнулся через стол к пистолету. Но не успел схватить его в руки, как сзади стоявший немецкий разведчик оглушил его прикладом. Потом били в голову, по лицу, по телу, чем кому придётся – прикладами, сапогами. Били за то, что Иван, били за то, что попытался оказать сопротивление, били за то, что русским родился на белый свет. Били запросто для того, чтобы изуродовать до неузнаваемости человека, чтобы забить до смерти, чтобы захлебнулся он своей последней кровью и умер от побоев. Но всё это он прочувствует и осознает потом, когда придёт в себя в холодной канаве, присыпанный землей, из которой его вызволит наш матрос, оказавшийся рядом.

Видно по всему, матрос был силы недюжинной и сметливым. Моментально оценив обстановку, он, как кошка, прыгнул на замешкавшегося часового, сбил его с ног и придушил. Матрос подхватил Ивана, и они, насколько позволяли силы и глубокий снег, ускоренно двинулись в сторону леса. Вослед прозвучала автоматная очередь, но они уже были в недосягаемой зоне. В лесу определились с дальнейшим маршрутом по особому звуку нашей артиллерии. Вскоре они оказались в расположении Ивановой части. Увидев друзей, Иван так обрадовался, что хотелось обнять и расцеловать их, но все от него шарахались, как от прокажённого. А он пытался убедить, кто он: «Я –Иван, Иван Крутиченко! Шофер!». Кто-то нашёл кусок разбитого зеркала и молча передал Ивану. Он не узнал себя, не может так обманывать отражение в зеркале: изуродованное, отёкшее лицо – в синяках, ссадинах и кровоподтёках, седые волосы… Кажется, в этот момент он поседел ещё больше.

Отлежался Иван в госпитале, пришёл в себя, поправился и вновь «зарулил» на фронт, дошёл до Берлина. Но теперь уже возил не снаряды, а командира. И сколько раз ему приходилось отбиваться от оголтелых фашистов, долгое время действовавших после войны на лесных дорогах Германии.  Чтобы защитить командира и себя, в ход шли и пистолет, и автомат, и даже ручные гранаты. Ещё в сентябре 1946 года он слал родным фотографии с боевыми друзьями из Берлина…

НИКАНДР ЕЛАГИН.