Какое это красивое слово – родник! Как глубок его смысл. Водный источник, текущий из глубины земли, начало начал…
После большого города Тирасполь кажется совсем маленьким. Но, тем не менее, хранящим в себе немало такого, чего в миллионнике не увидишь, просто не заметишь. Проживая на Кирпичной слободке (так называют тираспольчане один из районов города), быстро сдружился с местной ребятней и скоро знал район как свои пять пальцев. Вроде, ничего такого необычного на «Кирпичах» не было, но это только на первый взгляд. Здесь, между не по-городски тихими улочками, узкой и петляющей полосой протекал ручей, издавна получивший от коренных жителей имя «Лиман». Его называют еще и «Гапчучкой», одни говорят – в честь какого-то цыгана по имени Гапча, который имел неподалеку мельницу и тем был знаменит. Ручей, пожалуй, можно было считать одной из главных достопримечательностей этой части города.
Сегодня ручей, который официально зовется «Шумовой балкой», совсем не такой, каким был 30-50 лет назад. В детстве он казался мне большим и таинственным. После уроков, не торопясь возвращаться домой, мы частенько шли вдоль берега в поисках его истока. Ручей тек, потом где-то терялся во дворах домов, и снова появлялся, и уходил под дорогу… На улице Бендерской, ближе к железной дороге, предположительно и пробил родник, с которого начиналась жизнь ручья. А заканчивался он на том месте, где сегодня «Зеленый рынок», ближе к Днестру. Там, где стоит памятник Суворову, «Гапчучка» моего детства в свое время была в самой красе – весной разливалась, да так, что ничуть не уступала реке, которая была совсем рядом, за площадью. В конце концов ручей с шумом впадал в нее.
И на другом конце города, в микрорайоне Октябрьском, куда «кирпичанские» ребята (так тогда привычно называли нас в округе) приходили редко, была своя «Гапчучка», официально именуемая «Колкатовым ручьем». Тут ручей тоже, как на «Кирпичах», петлял, прятался в камышовых зарослях и ивняке, выныривал и нес свои мелкие воды дальше к Суклее, пройдя которую, как в центре города, тоже спускался в Днестр. И Белгород-Днестровский лиман, и Черное море потом дополнял собой.
На уроке ботаники, помню, молоденькой учительнице мы задавали свой «хитрый вопрос» насчет того, откуда берут начало эти «Гапчучки». Думали, не ответит. Наверняка она вообще никогда их не видела. За все наши двойки, полученные за непонятные всякие рыльца, пестики, тычинки… Но Мария Ивановна отвечала, и отвечала, как потом узнали, правильно: «Это все родники, ребята, родники, подземные источники, они бьют из-под земли, и даже случается, создают такие ручьи, маленькие речушки, как у нас». И мы подолгу задумывались над этой тайной природы.
Как прекрасен мир этих двух городских наших речек! И все же вернусь к той, что на «Кирпичах», – она мне милее и больше знакома. Узкой лентой тянется она вдоль огородов хозяев частных домов и просто ничейной земли. По берегам – камыш, весной и летом зеленый, а к осени с пучком мелких веточек с колосками вверху. Ближе к холодам нам нравилось резать тонкие, но сильные стебли камыша с темно-коричневыми початками – свечами. Дома в вазе они были по-своему красивы. А какая чистая вода была в ручье! Так и хотелось зачерпнуть ее ладошками. По дну ручья видно было, как рыльцем в иле копались мелкие бычки, пескари… Вспомнил рассказ незнакомого старика, завсегдатая этих мест, который поймал здесь голавля весом с килограмм, и как я, поспешив домой, срочно менял крючки на подходящие, надеясь повторить его успех. Но почему-то крупной рыбы ни я, ни мои друзья здесь так никогда и не поймали.
Стоишь, бывало, с удочкой и ждешь долгожданного клева, а вокруг красно-белого поплавка снуют мальки – в воде они кажутся не такими и мелкими. И дикие утки-нырки, привыкшие к нам, могли подплыть близко, но в последний момент, когда ты протягивал им ладонь с приманкой, кусочком хлеба или только что пойманной крохотной рыбешкой, резко меняли курс и стайкой грациозно плыли к противоположному берегу. Рядом с ними можно было увидеть домашних уток, которые, спустившись с дворов, медленно тянулись к ручью, потом ускоряли шаг и плюхались в воду, пугая дремлющих лягушек. Этих самых лягушек я в то время видел столько, и самых разных, что на уроке зоологии мог рассказать много такого, чего в учебнике даже не было. Не раз видели ужей и однажды даже гадюку. А об ондатре вообще нет разговора – она в ручье за хозяйку сходила. До сих пор вижу ее мокрую мордочку, выглядывающую из камышей.
Смешно было, когда кто -то в классе не мог отличить синицу от щегла, воробья от чижа. Сколько этих птиц с друзьями здесь я переловил, расставляя в гуще ивняка или просто на лужайке свои западки (это такие клетки с хитро запрокидывающейся дверкой для поимки птиц). Потом пытались продавать их на базаре (зоомагазинов тогда не было), но побаивались милиционеров и еще некоторых взрослых, которые такой наш бизнес не одобряли, грозились рассказать о наших проделках в школе. И хотя мы знали, что это вряд ли у них получится, откуда они знают, где учимся, все равно дрейфили. Времена такие были, таким было наше воспитание.
И зимой жила моя «Гапчучка». Еще и как! Она замерзала, и мы, мальчишки, днями играли тут в хоккей, вместо шайбы бросив на лед коробку из-под крема для обуви. А воротами, как правило, становились наши школьные портфели, и зимний ручей слышал возгласы мальчишеской радости от забитого гола и родительскую мораль за непослушание и невыученные уроки. А еще здесь была рыбалка. Пробив ломом лед, мы пытались поймать огромного карася, который, как рассказывал все тот же старик-рыбак, сорвался у него с крючка.
… Вот такой мой ручей. Вот такой мой родник.
На днях случайно попал туда, где прошло мое детство. Ручей «Шумовая балка» на Кирпичах. Тот, да не тот. Что я вижу? Некогда чистая вода приобрела новый, грязный оттенок, берега заболочены, захламлены бытовым и растительным мусором, в результате протоки забиваются, и ручей мелеет. А напротив переулка Ткаченко из трубы бьет родник. Он и тогда был, но сейчас какой-тот неухоженный, ожидающий своего конца. А ведь так хочется, чтобы он жил!
Не видно детворы, которая здесь проводила бы дни напролет, познавая природу. Дети проходят стороной то, что зовется грязью, мусором и дискомфортом. Среди такой неблагополучной среды еще живут щеглы и снегири, пескари и утки-нырки, ондатры… Мир, который должен нас радовать, растить и продолжаться. Неужели родники моего детства останутся только в моей памяти? Неужели в городе перестанут жить ручьи «Шумовой» и «Колкатовый», наши родные «Гапчучки»? Не хотелось бы, мы не должны этого допустить. И многое здесь зависит от нас самих, а не только от властей и тех государственных служб, которые призваны беречь природу.
Александр БОРИСОВ, г. Тирасполь.