«Сделать сложно – просто, сделать просто – сложно», – говаривал всемирно известный изобретатель автомата Калашникова. Приднестровский художник Сергей Панов отдает предпочтение самым простым, даже, на первый взгляд, незамысловатым мотивам, и, может быть, именно поэтому его живопись кажется такой настоящей, такой приднестровской…
Наша природа, и правда, какая-то непафосная, как и наша архитектура. Большинство населенных пунктов Приднестровья расположены в сельской местности, и, кажется, менее всего зодчие заботились о каких-то изысках, если не принимать в расчет «райклубы в рококо» (выражение Андрея Вознесенского) и чудом уцелевшие (но далеко не везде) памятники старины.
Скромная, деликатная, неброская красота, сродни той, что покорила сердце Левитана, и характерна для нашей земли. «У ней особенная стать», сказал бы поэт. В таком духе убеждая друг друга, мы с коллегами-фотографами направлялись в село Черницу, что в шести километрах от Малаешт. Село, как вы догадались, крошечное. Достаточно сказать, что в Чернице не бывал даже приднестровский фотопутешественник со стажем Александр Паламарь. А мы с фотографом Олесей Михалицыной и подавно.
Так что всем было интересно. Вот этим и отличаются экскурсии по родному краю. Каждый может попробовать себя в качестве первооткрывателя. А, например, как выглядят пирамиды или Эйфелева башня – знает каждый.
Не знаю, в каждом ли приднестровском селе есть церковь или хотя бы часовня. В Чернице на вершине холма, рядом с погостом, стоит часовня. Поскольку приехали мы вскоре после проводов, было по всему видно, что родственники приезжали, притом что в самом селе народу осталось не так много. Говорят, человек сорок.
А жаль! В этот самый миг бабу Валю посетил председатель Малаештского сельсовета, к которому относится Черница. Как мы позже узнали от местных жителей, в Чернице он не частый гость. А по правде сказать, за несколько лет его здесь не видели ни разу. Так что, наш и его визиты каким-то удивительным, я бы сказал – мистическим, образом совпали. Может, и он свежий номер газеты привез?
Идем по селу, осматриваемся, фотографируем. Взгляд обывателя, наверное, ничего бы и не приметил. Но одно дело – смотреть, а другое, как говорит живой классик фотоискусства Михаил Блонштейн, – видеть.
Видим старую колонку образца годов, эдак, 50-х. Вот если бы я писал роман в современном духе, то обязательно написал бы его от её лица. В первой главе колонка, ещё совсем молодая, полная воды и энтузиазма, которые бьют ключом. Это как нельзя кстати: в Чернице создан колхоз, все усваивают «науку Ленина», и не безуспешно. Конечно, иногда в порыве комсомольского задора колонка проливает лишнюю воду, пишет письма в поддержку посадки кукурузы в Сибири, в 70-х заступается за Анджелу Дэвис. Во второй главе она же, колонка, только годы спустя, изрядно набравшаяся опыта, как главный агроном. Она уже знает, кому сколько воды нужно, бережет силы и не мечет жемчуг брызг там, где это не требуется. А вот третья глава: колонка, изрядно проржавевшая, покосившаяся. Воды в ней больше нет, как нет колхоза и нет Страны Советов, которая больше ни за кого не может заступиться, наоборот, нужно отстаивать «науку Ленина» перед лицом истории, возражать, дескать, «было много и хорошего», «кто не жалеет – не имеет сердца».
Следующий свидетель из времен более отдаленных – какие-то развалины барского дома, не то столбы ворот с полукруглыми нишами, не то остатки изящно оформленного источника, как в Большом Молокише. Барина нет, и не помнят наверняка, как звали – не пошла ему впрок «наука Ленина», а столбы остались.
Маркесовский дух увядания, как это ни грустно, витает над Черницей. Вместо палой листвы фотограф Александр Паламарь сфотографировал перикати-поле, пересекавшее, как в классическом вестерне, дорогу на Виноградное. В следующий миг по трассе пронесся ЗИЛ-130, покрыв всё, как штукатуркой, ровным слоем пыли. В селе много заброшенных домов. Подле руин до сих пор цветут тюльпаны, нарциссы, как память, хотя душа дома давным-давно покинула тело.
Из дневника сталкера: «Пока из живых существ нам встретились лишь козы».
Вопрос «Откуда взялись старорежимные столбы?» бережем для троих собеседниц на скамейке в самом начале села. Но женщины не дают сбить себя с толку. Они тут же переходят к наболевшему. Нам со слезами на глазах рассказывают, что хлеб в село привозят раз в неделю, общественный транспорт (маршрутка) ходит не каждый день, антенна принимает всего несколько программ – даже приднестровские не все. Мария, Валентина и Анна сетуют: грузовики из Виноградного и в Виноградное едут через село, хотя есть объездная, не давая людям дышать, жалуются, что химикаты с полей попадают на придомовые участки, что в селе нет ни магазина, ни аптеки. А есть ещё проблемы с земельными паями. И самое главное: местный глава ни разу не удостоил жителей Черницы не то что встречей, а просто рядовым, дружеским визитом.
Я записываю всё на диктофон, как могу пытаюсь сельчанам внушить оптимистическое видение, спрашиваю, есть ли в их среде те, кто мог бы представлять коллективные интересы, сообщать о нуждах? Словно ответ на мой вопрос, появляется мужчина по имени Андрей – один из немногих (кажется, трех) мужчин в селе. Он относится к нам с некоторым недоверием, словно сомневаясь, что селу от публикации в газете будет хоть какой-то прок. Женщины, напротив, относятся к визиту «журналистов» с надеждой, словно бы ангелы слетели в Черницу и пообещали всё исправить: построить магазин, аптеку, детский сад, Дом культуры, вернуть молодежь…
Мы признаемся, что первый раз в селе, а сельчане нам: «Знаем, знаем, вы и ваш редактор вообще первые журналисты, посетившие Черницу».
Из этой части села направляемся в противоположную, к бабе Вале, чтобы, наконец, вручить ей газету. Глава Малаештской администрации, видимо, только уехал от неё – не знаю, довелось ли ему пообщаться с растревоженными жительницами на другом конце улицы. Я думаю, людям это нужно.
Образ Валентины Ефремовны при личном знакомстве не только не расходится с зарисовкой о ней, но и превосходит ожидания. Охотно откликается она на нашу просьбу рассказать историю об основании Черниц. Говорит, во всем повинна матушка Екатерина. Это по её повелению сюда перебрались казаки, основали хутор.
Слова старожила дорогого стоят, тем более, что не расходятся с версией из «Википедии»: «В результате русско-турецкой войны 1787-1791 гг. к России отошла Очаковская область (территория между Бугом и Днестром), и возникла необходимость охраны границ Российской Империи по Черноморскому побережью и Днестру. Сначала эту миссию выполняли казаки Черноморского войска, а после их перевода на Кубань – Екатеринославская конница. В 1796 году указом императора Павла I она была распущена, однако казаки остались в Чернице».
В 1795 году в селе насчитывалось 345 жителей. В XIX веке возведена церковь, открылась приходская школа. Сегодня школы в Чернице нет (детей раньше вози-ли в Малаешты, но все они уже выросли). Часовня же построена одним из односельчан, в настоящее время проживающим вдали от Родины, но не порвавшим с ней.
Есть ещё в Чернице колодец с большим колесом, повернуть которое под силу разве что сильным людям. По-моему, очень символично. Впрочем, есть и водопровод, и газ, за которые сельчане бесконечно благодарны первому Президенту ПМР Игорю Смирнову.
Ещё много о чем рассказывали нам жители села, и, скажем прямо, далеко не всё рисуется черной краской. Много надежд, связанных с созданием новых сельхозобъединений, частных предприятий, что даст возможность зарабатывать, не покидая место, где родился.
Должен сказать, эффект от вручения газеты не удался. Оказалось, в Черницу исправно доставляются свежие номера «Приднестровья». Добрая весть. Значит, и эту весточку земляки получат.
На прощание Валентина Ефремовна вынесла нам «папиросы» (так она выразилась). Мы думали, и правда, «Беломор», даже заинтересовались, хоть и не курим: вдруг из советских стратегических запасов. А оказалось, она так леденцы называет. Получается, наше впечатление от Черницы ещё и подсластили.
Николай Феч.
