Из синей погнутой таблички на остановке в отдаленной части моего города я узнал, что следующий троллейбус придет сюда через полчаса. Темнело, холодало, на чужую зону комфорта можно было только полюбоваться в горящие окна многоэтажки напротив.
Я решил зайти в ближайший магазинчик, заказал там растворимый кофе с запахом пороха и хот-дог. Сколько ни ел хот-догов, вкусной оказывается либо булочка, либо сосиска. В этом хот-доге вкусной можно было назвать только корейскую морковку. Помню, был в центре магазинчик «Скай», где в хот-доги клали свеклу и капусту, однако прошлого не вернуть.
Пока я вкушал, жизнь в вечернем магазине струилась. Продавщица вела разговор с уборщицей на молдавском. Я понимал отдельные фразы, например, что «бате вынтул». Это правда, внутри тепло, а снаружи завывал декабрьский убаюкивающий ветер.
Захлопнул дверь магазина молодой солдат с двумя батонами в руках и грустной походкой командировал свою добычу домой, как его предок гнал Наполеона через Альпы. Зашел школьник с большим портфелем, мальчик оказался знакомцем продавщицы. Он купил два сладких пирожка, потому как бабушка сегодня дежурит на вахте, и к чаю дома ничего не оказалось. С охотой в мерзкую погоду, в темно-синий вечер, из магазина не выходил никто. Лучше было навсегда остаться здесь, в помещении с великолепно вымытым полом, с изобилием молочной продукции, залежами мясных и колбасных изделий, с безупречно белым холодильником, полным девственных вареников и пельменей, с переливающейся всеми цветами радуги витриной из шоколадных батончиков и величавой полкой, на которой стоят грозные полки бутылок водки, батальоны пива, винные дивизионы.
Двое расположились за соседним столиком (как удобно, когда столики в магазинах!) и мирно заканчивали рабочий день за крепким кофе из пластиковых стаканчиков. Один носил кожаную куртку, знавшую лучшие времена, а другой держал на плече сумку с инструментами, выдававшую в нем электрика старой школы. Он-то и рассказывал свою историю товарищу, словно боясь расплескать ее сливки в чашки с кофе, почти на ухо. Впрочем, я все слышал, будто ухо его приятеля было моим, третьим ухом:
– Правду говорят, Жора, что тот, кто щелкает ножницами попусту, ничего ими не разрезая, на самом деле режет злых духов и злит их еще больше. Именно такую штуку проделывал Федя Арапу из восемнадцатого дома, которого ты знал по истории с тремя мешками шпаклевки. Федя Арапу ходил вперед спиной, не боясь, что сатана запомнит его шаги, носил свою рубашку наизнанку без страха быть побитым в полнолуние, а в свою квартиру на втором этаже неизменно залезал через окно, потому что дверь была опечатана приставами. У него были иссиня-темные зубы, от его улыбки замужние женщины падали в обморок, незамужние просили закрыть их на амбарный замок, а старые девы видели во сне своих детей из прошлых жизней. Говаривали, что беременная Зинаида, попавшись на его смех, родила ребенка, который с младенчества мог понимать, о чем думают кошки и голуби. Федя Арапу был на несколько лет старше нас, зарабатывал на жизнь тем, что плохо и дешево шпаклевал стены, а летом весьма успешно торговал недозревшими орехами.
В то время я видел деньги только в кошельках своих однокашников из техникума, и потому, когда Федя предложил мне одним серо-бирюзовым вечером выпить водки, я мигом согласился, хотя и недоучил лекцию по электроприводу. Небо посинело много раньше, чем начали лаять псы из-за заборов, и он повел меня в какой-то отдаленный нелюдимый парк на слободке в старом районе города. Там же мы уселись, и в полной темноте я не сразу заметил, что стаканчиков, как и заранее приготовленных бутербродов с криво отрезанными ломтями польской колбасы, не два, а три. «Это для того, третьего, кто будет с нами», – объяснил он мне и усмехнулся так, что его зубы пропали в ночи. И действительно, откуда ни возьмись с нами на скамейке оказался чернявый и заросший густыми курчавыми волосами незнакомец – кстати, похожими на твои – в старомодной куртке из овчины. Они сели между мной, словно ожидали тайной вечери. Мы выпили раз, выпили второй, я почувствовал, как с неба вместо воды закапал спирт, разбавленный в каркаде.
«Да мы же шпаклевали стены на квартире у твоей бабушки! – захохотал мне в лицо чернявый. – Она нам много плакалась за маленькую пенсию, за то, что брат-негодяй продал отцовский дом в Риге и не предложил ей ни копейки. На обед она кормила нас свекольным супом, таким, что плавающий картофель в нем фиолетовел, а во рту превращался в маниок. Настроение от этого супа менялось мгновенно: я тут же вспоминал скрежет мела по классной доске нашей учительницы по химии, а Федя словно бы переживал свой первый поцелуй. Стены в квартире твоей бабушки были не просто неровными – в их дырах могли поместиться карлицы с прялками для собачьей шерсти. В тот год мы с Федей Арапу только закончили службу и унесли с собой на память чемодан с портянками, которые долго носили вместо непривычных носков. И знаешь, что мы сделали? Мы забили дыры в стенах нашими старыми портянками, а сверху замазали, на скорую руку наклеив бумажные обои, разрисованные кустами крыжовника. Твоя бабушка, наверное, и по сей день этого не знает!». Они продолжили громкую беседу, а у меня появилось отчетливое ощущение, будто я сижу на допросе во вражеском штабе.
Я брел домой из парка в ужасном настроении, тем более, что выпитое норовило вернуться в бутылку. Мне казалось, что я ступаю босыми ногами по горячему снегу. Следующим вечером я вскрыл обои в старой бабушкиной квартире. Найти забитые дыры не составило труда. И знаешь, что я обнаружил там? Правда, портянки, а в них…»
В этот момент рассказчик тревожно покосился на меня, стоявшего к двум собеседникам вполоборота. Я попытался непринужденно улыбнуться ему, вроде бы как и не прислушивался к их разговору. Второй, тот, которого звали Жорой, взглянул на меня так, будто я его личный переводчик с эсперанто. Автор истории, не договаривая больше ни слова, торопливо вышел из магазина, оставив кофе недопитым.
Я тоже закончил греться и отправился на троллейбусную остановку. Лицо Жоры показалось мне очень знакомым, а услышанная история длилась для меня гораздо дольше получаса, проведенного в тепле. Непонятно откуда, но я точно знал ее финал: три дыры в стенах действительно были забиты портянками, но, если их развернуть, можно было найти около сотни банкнот царской России 1898 года выпуска за подписью управляющего госбанком Алексея Коншина – самые редкие, что могут быть нынче. Одному Богу известно, как они туда попали и причем здесь Федя Арапу, откуда он их достал и зачем замуровал в квартире пожилой мадам. Когда я зашел в троллейбус, то улыбнулся собственному отражению в дверном стекле и увидел, что моя улыбка окрасилась в иссиня-темный цвет.
Никита МИЛОСЛАВСКИЙ.
