Я уважаю людей в преклонном возрасте. Не потому, что так принято, не потому, что так меня воспитали. Наверное, и это тоже, но главное не это. Прожив отрезок жизни, я понимаю, что чем дальше от детства и юности, тем больше сложностей, ответственности и, увы, потерь. Эти потери оставляют в душе большую такую дырку, через нее в тебя врываются сквозняки. От них делается холодно, одиноко и пусто – хоть волком вой. И время не лечит. Нет, совсем не лечит. Лишь затуманивает. Но не более. Потому как я могу не уважать, не преклоняться и не сочувствовать возрасту? Именно – возрасту. Не морщинам или боли в коленях, а ему, возрасту, повидавшему многое. Пережившему, переплакавшему и превозмогшему многое. В старости есть что-то особенное – я не о мудрости даже. Скорее, о смирении. Об умении смиряться, довериться течению жизни.
Я часто вижу их в церкви, даже молятся они иначе – спокойно и уверенно. Веруя. Я часто вижу их в магазинах. Вижу, как они раздумывают над каждой покупкой – нужно или можно обойтись. Они умеют, потому что вынуждены отделять необходимое от лишнего, умеют обходиться малым, чтобы даже на свою скромную пенсию помогать детям и внукам. Я встречаю их на рынках, в троллейбусах, на скамеечках у домов. Они все тоже очень разные, как и вообще люди. Одни шустрые, другие – медлительные, одни веселые, другие – с грустными глазами. Но у них у всех есть что-то общее. Думаю, это память, мысли о прошлом. О том, как это было, как могло быть, как должно было быть, но не случилось. Память, которая их греет, которая их ранит, которая дает им силы жить, которая не позволяет иначе. Всегда в разговоре с ними я стремлюсь спросить, узнать, научиться – как же они преодолевали сложности, и как оставались, чтобы дышать, ходить, помогать другим и даже иногда улыбаться. Чтобы быть.
А написать о личном отношении к преклонному возрасту меня подтолкнул один, казалось бы, незначительный случай. По сути, все наши статьи – из жизни, особенно когда они о личном. Магазин. Обычный, каких множество. Магазин шаговой доступности. Очередь, и я в ней. Передо мной бабушка, милая такая, аккуратно причесанная и опрятно одетая. «Внученька, дай-ка мне пельменей, но только самых дешевых, – говорит женщина продавцу. И добавляет скромно, словно оправдываясь: – До пенсии еще не скоро, нужно как-то дотянуть». Продавец, молодая, румяная барышня, берет из морозильного ларя килограммовую пачку пельменей и несет к прилавку. По пути пачка рвется, и из нее на пол летит пельмень. Девушка максимально незаметно поднимает его и… Дальнейшие ее манипуляции мне не видны, они происходят уже за прилавком. Она спокойно берет пакет и порванную пачку кладет в него. Я не верю своим глазам. Как ни в чем не бывало рассчитывает пожилую женщину, и та направляется к выходу. Я смотрю на продавца, она смотрит на меня. Вопрошающе. Мол, что желаете? Я, не выдержав, спрашиваю: «И вы продали неполную пачку? Что вы сделали с пельменем, который упал?». «Выбросила. Разве один пельмень так важен?» – брови продавца взлетают вверх. «Важен. Вам же человек сказал, что пытается дотянуть до пенсии. Да и не вам решать, важен он или нет. Вас просили о полной пачке и уплатили за полную…». Признаюсь, спор наш ничем продуктивным не закончился. Увы. Потому что один пельмень – это же не важно. Потому что молодости не понять трудностей старости. Потому что не всем дана способность примерить на себя чужую нужду, чужую боль и чужие переживания. Черствость душ сегодня в некоторых тренируют с детства – быть сострадательным не только не модно, но и лишнее. Это мешает добиваться цели, это ненужные сантименты. Но чем больше таких пробивающих лбом стену, таких полулюдей-полумашин, тем страшнее и холоднее жить…
Уходя из магазина, я еще раз посмотрела на молодого продавца. Она была явно растеряна и смущена. Не знаю, чем – тем, что я заметила ее промах, или тем, что озвучила его. Но надеюсь, что ни тем, ни другим. Надеюсь, она задумалась о том, что могла и должна была поступить иначе. Быть внимательнее, быть учтивее и сострадательнее. По пути домой я все бубнила себе под нос что-то о совести и весь день потом проходила под впечатлением. С неприятным таким осадком от произошедшего. Мне было стыдно. За продавца. За себя. За ситуацию. Из головы не выходили строки из стихов Полозковой: «Мы молодые гордые придурки. Счастливые лентяи и бретёры. До первого серьёзного похмелья нам остается года по четыре, до первого инсульта – двадцать восемь, до первой смерти – пятьдесят три года»…
Татьяна Астахова-Синхани.