Ты вот смеешься, Моня, а мне вовсе не смешно. Я тебе тут не сказки рассказываю. В мае ехал я мимо нашего кладбища, тянется полоса, тянется, вроде как небольшое оно, а дорога вся в рытвинах, спасибо главе нашему бывшему, Курганову Алеше, учился с ним в одном классе, всегда был скользким типчиком: сколько обещал нормальный асфальт положить на выезде из села, столько мы его и вспоминали незлым тихим словом. Колесо пробил. Вышел из машины, закурил, уже смеркается, собака лает. Меняю я колесо, значит, а тут начинает сигнализация кричать. Я выключаю ее – она ни в какую. Заладила. А собаки еще громче от этого заливаются – глядишь, не псы, а шакалы настоящие, подвывают, у нас-то местность рядом с лесом.
Они оттуда понабегают, да дед мне еще говорил, что трусливые они, не то что лисы.
Вот лисы у нас у половины села кур унесли. Откуда их столько набралось, что оборотни… У нас, когда я маленьким был, одна курица родилась – веришь, лысая, без оперения! А дед говорит, что, мол, все просто объясняется…
– Да ты не уходи от темы, Гриша, мы тут до ночи куковать будем, про твоего деда слушать? Такой же брехун был, как и ты, – грузный чубатый мужчина, выглядевший намного старше своих лет (в действительности ему было не больше сорока) и распространявший едкий полынный аромат бегавшего в заботах весь день под солнцем работяги, разлил по стаканам товарищей остатки содержимого огромной стеклянной бутыли, так похожей на ее хозяина. – Давай уже, заканчивай, и пошли по домам.
– Так ты мне слова не даешь сказать, перебиваешь! Сигнализация верещит, я ее с грехом пополам отключил. Сажусь за руль, пытаюсь завести свое корыто – ничего не выходит. Аккумулятор новый, только поставил, у Епураша купил. Тут на дороге замечаю белую фигуру, которая идет прямо на меня. У меня душа в пятки ушла от страха, машина резко завелась, и я по газам – прямо на эту фигуру! А она растворилась. По салону холодок пошел. Так и что? Через месяц разбил я этот «Пассат» к чертям собачьим! А вы еще не верили, что эта Маша, Марфа, Маланья, или как ее там, заборы какой-то водой соседям обливала. Знаю я какой водой – смывами.
Знаю даже, у кого она их берет, но поминать имя это не буду – поздно уже. И что потом случилось – залетный какой-то Васек в этот забор на своей «бэхе» и вписался, и ни копейки им не отдал, уехал и ищи-свищи.
По потухшим глазам слушателей было видно, что они разочарованы финалом этого монолога в сумерках.
– Ладно, орлы, пора собираться по домам. Холодно уже, да и не мальчики мы в три горла хлестать, отморозим себе все тут. Меня дома дружина моя заругает, – засмеялся Яра.
– Постой, мы тут сидим, душу выворачиваем, а ты ни слова так и не сказал! Веришь или нет в эту пургу? – повернулся грузный к Яре, обдав его своим неповторимым флером.
– Ну, – замялся Яра. – Было дело. Да так случай, ни уму, ни сердцу.
– Давай, выкладывай! – собирая посуду, поднялся Моня.
– Ладно, по дороге расскажу, а то мне сейчас дядька звонить будет. Мне к десяти надо дома быть, его звонок не пропустить. Он старый, глухой, в трубку орет, как потерпевший. Так вот, когда служил в армии, как раз к дядьке в городок, где он жил, отправили. Часто вставал в наряд в дальней части местечка. Ночью никого нет, кроме меня, двух дневальных и дежурного. Дневальные еще – близнецы Алексаша и Мишаня Греховы, амбалы двухметровые, добряки, родились с золотыми ложками во рту, да без тарелки супа, чтобы этими ложками хлебать, потому как поступили на физтех, но ни на одну пару не пришли.
– Еще один! Мне что, с этими близнецами детей крестить?
– Закрой ты уже рот, Валера! Вокруг лес, парковка и в трех-четырех километрах кладбище. Дежурный все пугал меня, молодого, рассказами про женщину в белом, а ему старый офицер, который в этой части служил много лет, рассказал, якобы это правда. Ну так вот, служба была скучной: стоял я целый год с одними и теми же людьми на этом КПП каждые несколько дней.
Ночью нужно было выйти и открыть шлагбаум для «Урала». Это метров сто пройти надо. Открыл его, пропустил грузовик, решил закурить в темноте. Я-то никогда не курил, ни до армии, ни после, а тут накануне стрельнул у одного из близнецов, он в магазин ходил как раз. И вот навстречу мне идет эта ваша женщина в белом, по дороге со стороны поселка. Я струхнул, забежал на КПП и закрыл дверь. Потом, как выяснилось, это был никакой не призрак. Женщина в белом и правда жила здесь вместе с мужем и дочерью в начале девяностых, но в один прекрасный день муж, тоже местный офицер, ушел от нее к своей коллеге. И дочь навострил против матери – крикливая, мол, всю жизнь нам испортила. Еще говорил, родня у нее из наших краев. А потом получил майора и перевод в большой город. И дочь забрал с собой, ей там поступать в институт было. И начались у этой женщины беды с головой. А дочь как узнала, что мать с катушек съехала, так и перестала с ней общаться. С тех пор надевала она свое белое платье, ходила к части и нагоняла ужас на срочников.
Пока Яра рассказывал, подошли к развилке по Клары Цеткин. Ему надо было поворачивать к почте, где он жил после того, как они продали дом родителей жены приезжей семье зажиточных цыган.
– Да уж, Ярослав Иванович, умеете тоску нагнать! – саркастично улыбнулся напоследок грузный, словно затаив на давнишнего одноклассника какую-то неясную обиду. Через пять минут он уже очутился у своей калитки. С женой уже лет десять был как в разводе, жил с сестрой, которая приехала к нему из дальнего городка.
«Интересно, а как отличить вой собаки от воя шакала?» – впотьмах он пробирался по своему двору и опешил от страха – перед ним стояла сестра в ее белом халате фельдшера.
– Иди борщ доешь, не выливать же, – сонно сказала она. – Василиса мне позвонила, опухла вся, амброзию рвала, просила прийти ей укол сделать. Ты бы хоть сказал Ярославу, чтобы помогал ей немного!
Андрей ПАВЛЕНКО.
Фото: www.sunveter.ru