Все польза для державы будет
Журналистику называют «второй древнейшей профессией». А к самим журналистам каких только эпитетов не применяют!
Называют их и «бумагомарателями», и графоманами, и «щелкоперами», и не все к ним порой достаточно уважительны. Неудивительно, что баек и удивительных историй в журналистике существует, пожалуй, больше, чем в какой-либо иной профессиональной сфере.
Начальник был молодой и амбициозный, еще и невоспитанный, хотя думал, что это не замечают, по должности ему так положено, ведь он в городском хозяйстве один из самых главных, и во многом разбирается и во многом он указ. А Мышкин – парень молодой и специалист такой же – университет окончил год назад и в журналистике делал первые шаги: писал коротенькие заметки, и у него это получалось, до серьезных материалов дело не доходило. Но тут внезапно заболел запланированный корреспондент, и до интервью с уважаемым и серьезным человеком оставалось меньше часа. Редактор, долго не думая, чтобы не сорвать встречу, иначе что подумают о газете в руководстве, поручил это задание Мышкину. Дав молодому репортеру несколько советов, просил только об одном – набрать как можно больше фактуры, а там, если не совсем будет получаться, «всей редакцией наляжем, а интервью сделаем».
В назначенный час Мышкин сидел в приемной начальника и восхищался ее мебелью и европейским интерьером. Вот бы нам в редакции такое, думал про себя, а то ведь стыдно перед теми, кто приходит: обои вылиняли, потолок в трещинах, а стол вообще – ножки сгнили от мокрой тряпки уборщицы. И секретарша ему понравилась – молоденькая, модно одета. Только не по годам важная и неприветливая. Правда, такая она не со всеми, Мышкин, наверное, исключение.
Он попросил ее напомнить шефу, что он пришел, а она, улыбнувшись, с ехидцей ответила: «И до тебя дойдет время, пока занят». Вот это «ты» обидело нашего репортера, ведь он все же должностное лицо, представитель «четвертой» власти, и чем он хуже того молодого человека, который тут же с очаровательной улыбкой был пропущен к шефу. Только тогда, когда он скрылся за дверью, секретарь, не поднимая головы и роясь в бумагах, как бы между прочим произнесла: «Серьезный бизнесмен, он нам помогает».
Шеф вышел из кабинета лишь через час. Подойдя к столу своей помощницы и дав какое-то поручение, произнеся его чуть ли не шепотом, чтобы никто не услышал, готов был удалиться, но, увидев Мышкина и вспомнив о встрече, остановился: «Это ты, что ли, из газеты? Вопросы подготовил?».
И, не дождавшись ответа, сетуя на большую занятость (вслух говорил о каких-то срывающихся встречах), заключил: «Ты вот сам и напиши, а потом оставь нам». При этом, посмотрев на свою милую помощницу, серьезным тоном добавил: «А вы возьмите на контроль, тянуть с материалом не надо, люди должны знать, чем мы сейчас заняты, и чтобы с визой редактора был. Если в чем-то надо помочь, посодействуйте».
Секретарша попросила Мышкина показать ей заготовленные вопросы, но он ответил, что сам справится, знает, что делать. Спустя некоторое время, запершись в редакционном кабинете, писал статью. Мысли излагал по своему усмотрению, ведь начальник сказал ему: «Вот ты и пиши». Да, размышлял Мышкин, он очень занятый человек, а я возьму и подскажу ему, что люди думают о его работе. Станет статью проверять и узнает об этом. Все польза для державы будет.
Лилия ТЕРЕНТЬЕВА.
В начале было слово
На его характер одновременно повлияла и учеба на филологическом факультете одного достаточно престижного вуза, где гранит науки заставляют грызть до полного стирания зубов, и служба на флоте. Все-таки замечательный советский писатель-маринист Виктор Конецкий был прав в том, что моряков от сухопутных людей отличает одна особенность – они боятся признаться, что чего-то не знают. В одном из своих произведений Конецкий рассказал, как сам стал участником спора между флотскими офицерами по поводу «сосуда ведо». У каждого из спорщиков была своя точка зрения на применение этой штуковины, пока не выяснилось, что из слова «ведро» в тексте исчезла буква «р»… Наложение университетской основательности на извечную морскую «профанофобию» и родило Саныча, как звали коллеги по издательству своего корректора.
Это был профессионал с большой буквы. При желании он мог устыдить в незнании азов русского языка седобородцев академиков от филологии. Да что там исконно русский, Саныч знал происхождение всех терминов из «Словаря иностранных слов». Он даже знал, что барасинга – это не какой-то экзотический танец, а вид оленей, обитающих в Индии. Поговаривали, что случай с Санычем был сродни евангельскому изречению: «В начале было Слово…». И значило оно «Шпация».
Дело было в начале корректорской карьеры Саныча. Очевидцы происшествия утверждали, что когда впервые в его присутствии верстальщиками было произнесено это заветное слово, Саныч впал в транс – поменялся в лице и в его цвете, машинально несколько раз почесал затылок. Для выражения крайней степени задумчивости не хватало позы роденовского мыслителя. Может быть, Саныч и хотел бы ее принять, но не на что было сесть. Вместо этого он под нос пробурчал: «Началось… Сейчас еще и о клотике вспомнят». «Саныч, ты бредишь? Побледнел, о каком-то котике бубнишь?» – сказал один из «шпациезнавцев». «У меня и так с соседями отношения не ахти, а тут еще мой кот по весне заорал, а он все-таки не Робертино Лоретти», – соврал корректор. Верстальщики понимающе кивнули, не подав вида, что прекрасно знают, что у Саныча нет никакого кота. Да и на дворе уже была глубокая осень с выпавшим накануне первым снегом.
Саныч же вспомнил свои первые дни на одном из кораблей дважды Краснознаменного Балтийского флота. Классика в виде поиска на клотике (навершие мачты, где может уместиться лишь чайка) пьющего чай боцмана на флотскую молодежь уже не производила никакого впечатления. Об этой потехе старослужащих над «салагами» новобранцы узнавали еще в военкомате. Но Саныч, пройдя к тому времени уже «учебку», попал впросак как раз на шпации. Как-то старшие сослуживцы попросили принести ее «родимую». Нет бы спросить, что это такое, но пресловутая «профанофобия» дала о себе знать. Мастерская, где происходило это действие, была сначала Санычем перевернута вверх дном, но затем им же инструментарий, гайки, болты, прочие скобяные изделия, запасные детали судовых механизмов и т.д. и т.п. разложены по порядку. Собственно, этой цели и добивались от Саныча его старшие товарищи, вдоволь при этом потешившись над незадачливым моряком. Не знал молодой матрос, что шпация – вещь, материально не осязаемая и к тому же не имеющая отношение к его флотской специальности. Это кораблестроительный термин. Помните фильмы, например, «Россия молодая», «Адмирал Ушаков», «Большая семья»? Помните корабли в постройке? Что-то схожее с человеческим скелетом. Так вот, то, что у человека называется ребрами, у корабля зовется шпангоутами. Шпация же – расстояние между ними… Тогда герою этого повествования пришлось в спешном порядке проштудировать два тома «Морского словаря», а заодно и всю специальную литературу из корабельной библиотеки. Поэтому его уже нельзя было поймать даже на терминологии эпохи парусного флота. Второе пришествие персонально к Санычу слова «шпация» подвигло его к изучению «Словаря иностранных слов», а заодно и «толкователей» по таким областям человеческих знаний, как математика, физика, химия, биология и т.д. Издательство ведь занималось кроме прочего и научной литературой. Но перво-наперво Саныч налег на профессиональную терминологию. Оказалось, что шпация в полиграфии в отличие от флота бывает еще и материализованной. Это металлическая полоска, обеспечивающая пробелы при наборе. На бумаге это промежуток между словами.
Очередной этап в самообразовании у корректора наступил с началом эры всеобщей компьютеризации. При монтаже «персоналок» в издательстве «компьютерщики» обсуждали какой-то «Винчестер». Понятно, что речь шла не о продукции известной оружейной фирмы, а о чем-то ином. Памятуя о злосчастной шпации, Саныч штудирнул всю доступную ему литературу по компьютерам и программированию. Прошло совсем немного времени, и он не только первым научился «юзать комп», но и мог поддержать на эту тему беседу специалистов.
Сергей Стелемах.
Как потеряли журналистов
Ещё одна забавная история случилась со мной в детском летнем лагере в Меренештском лесу несколько лет назад. С коллегами телевизионщиками и радийщиками освещали военно-спортивные игры. Так получилось, что привезли нас на машине организаторов соревнований в два захода. Раннее утро, хорошее настроение, мы разбрелись по лагерю в поиске информации, наблюдая за шашечными баталиями, футбольными сражениями, боксёрскими поединками. Поддерживали ребят на полосе препятствий, сборке автоматов, в интеллектуальных и творческих заданиях. Вечером было награждение победителей, концерт и сборы домой. Довольные ребята с грамотами и дипломами грузились в автобусы и разъезжались во все уголки республики. Мы же ждали машину, которая почему-то все не приезжала. Номера телефона водителя или ответственного за наш трансфер в лес и обратно в столицу мы, конечно же, не записали. Кому звонить, кого искать? Тогда мы решили, что идти недалеко, и отправились пешком в Тирасполь. Но путь оказался неблизким. Шли мы долго и, вконец измученные, только поздним вечером прибыли в столицу. Оказалось, что водитель, который нас должен был забрать, уже совершил несколько рейсов с журналистами, и потому решив, что больше пишущей братии в лесу не осталось, уехал домой. А мы на радость комарам топали домой…
Евгения Александрова.
«Пока на машине висят номера», или Основы спортивной журналистики
В конце двухтысячных годов ваш автор встал на шаткий путь спортивного журналиста. Именно на представителей этой древнейшей профессии всенародный гнев обрушивается чаще всего. Негодуют тренеры из-за глупых, по их мнению, вопросов на пресс-конференциях («А вы слепой, как судья, сами не видели, что был офсайд?»). Негодуют спортсмены, потому что вообще не любят, когда к ним пристают с вопросами («Мы победили, потому что победили»). Негодуют читатели, которые думают, что автор болеет за «Зенит», а потому пишет откровенную муть о «Спартаке».
Однажды спортивная газета отправила меня в Бендеры, где местное «Динамо-2» (дубль основной команды) принимало «Кагул». Стадион поразил меня на всю оставшуюся жизнь. Пузатый полуобнаженный мужчина на входе сидел на стуле и призывал всех обилечиваться. Тем не менее, никто не спешил платить за присутствие на матче, а некоторые подъезжали к трибуне прямо на велосипеде. Перед матчем знаменитый городской певец Олег предлагал исполнить любую песню за небольшую плату. Отдельные компании пили пиво из трехлитровых банок – увидев эту подзабытую тару, я по-думал, что машина времени закинула меня в Советский Союз. Обязанности диктора исполнял маститый обозреватель, в советское время – футбольный судья, Виктор Венедиктович Кучеренко (Царствие ему небесное), который, просмотрев очередной гол, кричал на весь стадион: «Кто забил?». «Циверенко», – так же громко кричал резервный судья. «Гол забил Циверенко, – объявлял в микрофон диктор и снова кричал: – А на какой минуте?»
В начале второго тайма к нам подошел незнакомый человек и сказал, что его автомобилю не проехать по дороге, потому что какой-то болельщик перегородил путь своей машиной. «Просим водителя красных «Жигулей», пока на машине висят номера, перепарковаться», – объявил несколько раз Виктор Венедиктович, но эффекта это не возымело. Красные «Жигули» так и стояли до конца поединка прямо на подъезде к стадиону, а шофера, как оказалось, вообще не было на футболе.
Матч завершался, ребята с трехлитровой банкой пива предлагали мне подлить и кричали на защитника Леню, что он «дырка», а нападающий Мясо – «косой». Все эти события глубоко повлияли на меня как на автора, я впитывал азы спортивной приднестровской журналистики с каждой каплей пива. «Иди возьми интервью у капитана «Кагула»», – веско посоветовал мне еще один аксакал пера. Не знаю, пошутил он или нет, но выяснилось, что капитан «Кагула» не говорил по-русски вообще, как и я – по-молдавски.
Зато сами спортивные журналисты у нас – образец вежливости и толерантности, особенно если в конце мероприятия их ожидает фуршет. Помнится, когда в гости к «Шерифу» приехал марсельский «Олимпик», французские коллеги взяли интервью у своего тренера Эли Бопа, который тоже не говорил по-русски, и, не прощаясь, покинули зал. Никто не вел себя более надменно, чем французы. Для нас же, приднестровских Озеровых и Махарадзе, важно слово любого спортсмена, будь то французский тренер или капитан «Кагула».
Андрей РАДЛОВСКИЙ.
