Когда все впереди

Скучая по этой улице и бывая на ней, каждый раз останавлива­юсь у близкого сердцу дома. В нем прошли годы, когда я был беззаботным, счастливым маль­чишкой-школьником и одухот­воренным, мечтательным юно­шей-студентом.

В том далеком доме, архитектурно посредственном, ничем не выде­ляющемся от таких же построек, плотно прижавшихся друг к другу по обеим сторонам улицы, жили три семьи: наша, одного по тем временам большого руководителя городского масштаба и сапожника-цыгана.

Сколько, помню, счастья было, когда отец получил в нем двухкомнатную квартиру. Боль­ше всех радовалась мама, которая, наконец, не будет видеть и слышать сварливую бабу Маню (у нее на Кирпичах мы снимали комнату). Из-за нас, мальчишек, озорных и шустрых, у мамы с ней частенько возникали ссоры. Старуха чувст­вовала себя хозяйкой во всем: и свет лишний раз в доме не включи, и телевизор смотреть нам разрешала только тогда, когда вечером шло кино, на которое, как правило, приходи­ла сама со своей табуреткой… Мама устала слышать упреки и насчет пользования газовой плитой, хотя баллон с газом покупали мы. Кух­ня на двоих для нее, пожалуй, была самой глав­ной проблемой.

Квартира наша, в отличие от соседских (не знаю почему), была без удобств, даже эле­ментарных. Их мы создавали сами. По воскре­сеньям отец с незнакомым мужчиной копал траншею, а потом укладывал в нее трубы. И нам, братьям, находилась работа: в ведрах раз­носили по двору землю, в отдельную кучу скла­дывали глину, которую должны были забрать какие-то люди, чтобы ею оштукатурить сарай. Так у нас со временем в квартире появились своя канализация и водопровод, что не мог не заметить сосед-начальник. Он, помню, как- то впервые встретившись во дворе с отцом и представившись, произнес: «Приятно познако­миться с теми, кто не ждет милости от других». Николай Михайлович, оказалось, в прошлом был военным человеком – подполковником, и когда в шестидесятые годы главный комму­нист СССР Никита Сергеевич Хрущев решил сократить штат армии на один миллион двес­ти тысяч солдат и офицеров, что должно было пополнить бюджет государства, он, будучи по­литработником, призвал сослуживцев после­довать его примеру и уволиться из рядов Воо­руженных сил по собственному желанию. Для него, преданного коммуниста, решение партии являлось законом, и он, не дослужив до воен­ной пенсии каких-то пару лет, готов был его выполнить.

В идейности Николая Михайловича сомне­ваться не приходилось, и я на себе испытывал ее не один раз. Когда накануне праздников он просил меня вешать флаг на ворота. Узнав, что меня приняли в пионеры, рассказывал, что обозначают концы красного галстука, предла­гал записаться в отряд тимуровцев и помогать старшим… Он рано уходил на службу и поздно возвращался. Свет в его окне привычно горел до полуночи – он сидел за столом и что-то читал и писал. «Женился на работе, – как в шутку го­ворила моей маме его жена Мария Максимов­на. – Не успевает, много делает за сотрудников, и заявителям, которые привыкли обращаться к нему не только в часы приема, старается помо­гать». То, что он им не отказывал, видно было и потому, что его часто можно было увидеть на подходе к дому со «случайно» встретившимися людьми. Подростком я представлял себе, что каждый начальник должен быть именно таким, как Николай Михайлович.

А другим нашим соседом была семья Пав­лика, сапожника-цыгана. До самого переезда его к нам бывший хозяин квартиры хранил тай­ну обмена жилья. Мария Максимовна по секре­ту сказала маме, что если бы узнала раньше, этого бы не произошло. «Не беспокойтесь, все будет нормально, – запомнились слова нового соседа. – Мы никому ничего плохого не сдела­ем. Вот увидите, будем жить дружно». Павлик был хорошим мастером, и его «никелировки» (он почему-то так называл свои туфли из бле­стящей искусственной кожи, хотя правильнее было бы их называть лакировками) быстро расходились среди мужской части населения. Особо повышенным спросом такая обувь пользовалась у солдат-дембелей. Его супругу Валю часто можно было встретить с большой сумкой у КПП воинской части на Бородинке. «Ты или пей меньше, или записывай, сколько пар даешь мне на продажу», – кричала она на весь двор. Эта фраза у нее была дежурной, и, услышав ее, нетрудно было догадаться, о чем шла речь. Но мне почему-то казалось, что она обманывала мужа. Может, потому, что я одна­жды увидел, как она, пересчитывая скомкан­ные деньги, украдкой сунула в вырез платья купюру. Случай этот запомнился, и потом, если в семье Павлика заходил спор насчет денег, я был всецело на его стороне.

В моей семье почему-то решили, что Пав­лик наверняка сидел в тюрьме. На его груди была татуировка Ленина в профиль, а на пра­вой руке – слова «Не забуду мать родную», что еще больше делало соседа похожим на неко­его криминального авторитета. На самом же деле вместе с грубостью и невоспитанностью в нем были и доброта, и отзывчивость. На всю жизнь запомнил шкоду, которую я совершил в день полета Гагарина в космос. По такому зна­менательному случаю школьников отпустили с уроков раньше обычного, и я, придя домой, на радостях с криком «Ура!» с порога бросил в комнату портфель, а в нем лежала чернильни­ца. Он ударился об стенку, отчего и осталось на ней фиолетовое пятно. Не знаю, как бы я вы­шел из ситуации, если бы не Павлик. Увидев мои слезы, он тут же пришел на выручку: снача­ла дал кляксе подсохнуть, а потом затер ее на­ждачкой и забелил оставшейся после ремонта известью. Да так, что, если не приглядеться хо­рошо, пятна и не заметишь. Но утром я все же признался родителям о случившемся.

Сейчас трудно объяснить детские продел­ки. А они случались, и нередко. О том, что в доме был большой и глубокий каменный под­вал, которым взрослые пользовались очень редко (хранили некоторые стройматериалы да ненужные вещи), на улице знали лишь не­которые старожилы. К примеру, такие, как Зимбровский. Для нас, мальчишек, он был гор­достью и легендой, и мы называли его по-про­стому – дед Жора. Наши родители обращались к нему не иначе как с уважением по имени-от­честву – Георгий Никитович. Ветеран, отстав­ной офицер, он носил пышные усы и чем-то смахивал на Буденного (мне он таким запом­нился). А еще больше походил на полководца времен гражданской войны, когда в празднич­ные дни облачался в старомодный армейский китель защитного цвета с погонами и ордена­ми Ленина, Красной Звезды, Красного Знамени и многими медалями.

В первой школе, которая находилась ря­дом с домом, дед Жора был частым гостем. Пришел и когда меня, пятиклассника, со сверстниками принимали в пионеры. Мы уз­нали о нем много нового: и то, что он возглав­лял в своем селе на Украине комсомольскую ячейку, занимавшуюся работой по ликвидации безграмотности, на сцене созданного народно­го театра «Синяя блуза» высмеивала лодырей, хапуг, кулаков… Из вражеского обреза не раз стреляли и в него как секретаря комсомола. А однажды, подкараулив, били, плеткой сте­гали, требуя, чтобы он убирался из села. Но, к счастью, расправиться с ним что-то помешало. В Тирасполе Георгий Никитович жил с 44-го года, сюда его перевели служить в 152-й стрел­ковый полк 51-й Перекопской дивизии. В нем политруком и окончил армейскую карьеру.

А город наш давно стал ему родным, как и улица Пушкина, где он знал каждый уголок. Я и мои друзья Валя Харьков и Толя по кличке Кефир начали расспрашивать его о подвале, упомянутом выше. Неужели, как говорили, его стены хранят стоны наших солдат, захваченных в плен румынами в годы оккупации, и их мож­но услышать ночью, когда вокруг тишина и все спят? В ответ услышали: «Это военная тайна, может, да, а может, и нет». Он так загадочно произнес, что мы тут же решили: слухи о под­вале все же неслучайны, их нужно проверить. И Толя, самый отчаянный и смелый из нас, попробовал одну ночь провести в подвале. Может быть, и услышал бы стоны пленных, но такой переполох устроили его родители (они даже в милицию сообщили о пропаже сына), что уже к полуночи мне с Валиком ничего не оставалось делать, как признаться, где он. По­сле случившегося погреб для нас был закрыт наглухо, и ключ от него хранился у моего отца на работе в сейфе.

… Совсем иная сегодня улица Пушкина в Тирасполе. И дом под номером 24 уже другой, и люди в нем живут другие. Недавно мне прис­нился сон: стоим с отцом у дома и смотрим на наши крайние два окна. «Папа, – спрашиваю, – а как ты думаешь, почему раньше все было как- то проще, мы скромно жили, радуясь проведен­ному водопроводу, полету первого советского человека в космос, тем не менее чувствовали себя более счастливыми и одухотворенными, чем сейчас?». «И я об этом думаю… Наверное, потому, что жизнь была впереди», – отвечал он.

А напротив дома, на дороге, такой же, как и раньше, но уже одетой в асфальт поверх гра­нитного булыжника (что очень жаль), мальчиш­ки гоняли мяч. Было лето, школьные каникулы, детское беспечное время… Теперь у них все впереди, подумал я.

Александр ДОБРОВ, г. Тирасполь.

Фото Виктора Громова