О моде и братьях наших меньших, или Почему Дружок из Благовещенска стал «русским Хатико»
Преклонение перед всем иностранным у нас настолько прочно вошло в моду, что мы лапшу перестали называть лапшой, а гордо зовём её пастой. Причём умудряемся переиначивать и изначально иностранные слова только потому, что так принято говорить где-то. Доминиканскую Республику по воле туроператоров уже и в новостях зовут «Доминиканой», а на страницах автомобильных журналов можно вместо «Порше» прочесть «Порш».
В своё время в этой же рубрике уже поднималась тема увековечения в металле и камне животных. Я решил её продолжить, но уже несколько в другом ключе. На днях прочёл в Интернете, что в Благовещенске собираются поставить памятник «русскому Хатико». Увековечить память собачьей преданности вроде бы в воспитательных целях и благое дело, но всё дело в том, что «русского Хатико» на самом деле зовут Дружком…
Пёс, не отмеченный выставочными наградами и не имеющий намёка на какую-то закреплённую в бумагах «благородность происхождения», сторожил на пороге дом своих хозяев во время наводнения на Дальнем Востоке, будучи по шею в воде. Он не был посажен на цепь и имел возможность свободно перебраться в более безопасное место. Люди за ним на лодке вернулись на следующий день…
Историй о том, как собаки годами приходят к месту, где распрощались со своими хозяевами, по примеру ставшего героем киноповествования Хатико, – масса. И география их очень широка. Были подобные примеры и в нашем Отечестве. Например, в Тольятти уже стоит памятник собаке, в течение семи лет дожидавшейся своего хозяина на одном и том же месте. В 70-е годы, например, большой резонанс в прессе вызвала история с овчаркой Пальмой. Она на протяжении нескольких лет встречала и провожала каждый самолёт определённого типа, на котором улетел её хозяин. Собственно, как на самом деле звали собаку, теперь установить никому не удастся, так как не имевший на неё документов хозяин просто бросил собаку в аэропорту. Имя ей дали читатели газет, в которых была изложена эта история. К слову, тольяттинскую овчарку горожане тоже именовали по-разному – то «Верным», то «Костиком». Её настоящего имени тоже никто не знал. Хозяин погиб в автокатастрофе. Чем вам не примеры, которые можно было бы растиражировать, в том числе и посредством кинематографа. К слову, в советские времена были подобные фильмы. Навскидку – «Белый Бим Чёрное Ухо» и «Пёс Солёный», «Ко мне, Мухтар!».
А были примеры и ответного отношения людей к животным. Во всей литературе, посвящённой эпопее «Челюскина», сказано, что лётчики Николай Каманин, Михаил Водопьянов, Василий Молоков, Маврикий Слепнев и Иван Доронин совершат 24 рейса на льдину для эвакуации лагеря. Ещё один пилот, Сигизмунд Леваневский, потерпит аварию на пути к месту спасательной экспедиции и его самого придётся спасать. Все они станут первыми Героями Советского Союза. Но мало кто знает, что последний, 24-й, полёт в лагерь «челюскинцев» был совершён, когда тот уже обезлюдел. Василий Молоков слетал специально за собаками, незадолго до этого доставленными туда теми же лётчиками. Дело в том, что в лагере было много больных, которые не могли самостоятельно добраться из лагеря до места, где приземлялись самолёты. Для доставки их к импровизированному лётному полю и были с материка по воздуху переправлены ездовые собаки и нарты…
Помните, у Маяковского в «Оде революции» строки о забытом на «Славе» котёнке. История не выдуманная. В октябре 1917 года во время Моонзундского сражения, после исполнения приказа о затоплении линкора, моряков охватила такая паника, что её остановить не могли ни предупредительные выстрелы офицеров, ни их же крики о том, что все пойдут под трибунал. И только жалобное мяуканье пушистого члена экипажа отрезвило моряков – кто-то вспомнил о том, что в лазарете находятся несколько раненых. Матросы вернулись на гибнущий корабль и спасли всех, кто ещё оставался на борту. Котёнок тоже оказался в числе спасённых. Конечно, история с двойным подтекстом, но тем не менее…
О последнем бое «Славы» написано немало. Правда, эпизод, на котором я решил заострить внимание, упоминается вскользь. А зря. Пример со «Славой» показателен. Дисциплиной на линкоре (бывший эскадренным броненосцем, который у Маяковского зовётся крейсером) в то время вообще не пахло. Команда наотрез отказывалась выходить в море, на основании того, что в отличие от других линкоров той же бригады – «Андрея Первозванного» и «Республики» (бывший «Император Павел I»), «Слава» в боях участвовала на протяжении всех последних 16 месяцев. «Пускай другие повоюют», – коллективно заявил командиру корабля капитану первого ранга Антонову судовой комитет. Ответ Антонова, которого недавно сами же матросы и переизбрали командиром, о том, что он с трусами на одном корабле более служить не желает, наверное, и сыграл решающую роль. Стоит ли говорить, что отсутствие боевого духа и деморализация экипажа проявились на все сто процентов в пиковой ситуации, дойдя до абсолютной паники. Но даже у последнего паникёра, как оказывается, в душе есть ещё струнки, на которых и сыграло то самое жалобное мяуканье, о котором написал Маяковский…
Иван Викторов.
