Мы с дочерью гуляли по главной тираспольской улице. Исторический центр города лишь местами сохранился, но тем дороже уцелевшие островки. А как здорово смотрятся старинные резные двери Дома-музея Зелинского, как приятно прогуляться параллельными улочками: Карла Маркса, Пушкина, или пройти по переулку Христофорова, где ещё совсем недавно, тоже в старинном, дореволюционном доме, жил художник-кудесник Леонтий Глущенко.
Мне всегда казалось, что старый Тирасполь – это какое-то параллельное измерение. Старые Бендеры сохранились намного лучше Тирасполя, им повезло. Но вот, странное дело, в Бендерах я этой мистики не чувствую. Может быть, потому, что сам тираспольчанин. С детства я представлял, как по этим же самым улицам, пусть они и выглядели по-другому, идет мой прадед с окладистой рыжей бородой – куда моей! Или вот, маленький папа, с только что, перед самой войной купленным фотоаппаратом, за руку его ведет мой дедушка, они поворачивают с 25 Октября на Котовского; или сам Котовский степенно едет к своему штабу на коне. Это потрясающее чувство – чувство многослойности настоящего, осязаемости истории; не знаю, есть ли оно у вас, читатель?
И вот мы с дочерью. Уже нет отца, который когда-то и мне показывал старый Тирасполь, а деда я и вовсе не застал. Теперь у меня самого дети, которым я могу рассказать… Или нет, просто постоять рядом, дать почувствовать… История, в общем-то, как музыка, её нельзя объяснить.
В чем смысл истории? Ответить сложно. Но можно с уверенностью сказать, какова её природа, материя, ткань, из которой она сделана. Это время. Да, осязаемое, материальное время. Вот оно: трещины на старом крыльце, резная, многократно красившаяся, но всё-таки заново облупившаяся дверь. Почини крыльцо, всё здесь отремонтируй, по евростандарту. И что? Что останется? Да, будет аккуратно и, может быть, солидно (если сделать дорого и со вкусом). Но уйдет дух дома, перестанет явственно ощущаться время. А человек, я уверен в этом, должен прислушиваться к пульсу времени – иногда мощному, иногда затухающему, едва различимому, точно эхо. Должен – для того хотя бы, чтобы научиться ценить и, по возможности, понимать, чувствовать неразрывную связь между теми, кто проходил перед домом или сидел на крыльце когда-то, когда нас ещё не было.
Любые трещины, а тем более – целое крыльцо, о многом могут рассказать. Вот, например, наше, возле которого мы с дочерью остановились, может рассказать о том, что раньше вход делался прямо с улицы, без каких-либо дополнительных ограждений. Для частного дома сегодня это очень необычно. Многие организации, так или иначе, стремятся обзавестись своей, огороженной территорией. Сама дверь не только служит собственно дверью, но и словно бы несет в себе некий посыл. В них, этих дореволюционных дверях, есть что-то степенное, торжественное. Только входишь (в тот же музей Зелинского), а уже настраиваешься на определенный лад, неосознанно. Говорят, театр начинается с вешалки, в таком случае, выставочный зал – с крыльца, двери. И они, двери, хранят законсервированное время.
Много раз я проходил мимо старинных дверей, фотографировал – некоторые были закрыты годами, но никогда мне в голову не приходил вопрос, который задала мне дочь: «Папа, а что, если постучать?». Это примерно, как позвонить по известному тебе номеру, заранее зная, что человека, который может снять трубку, больше нет. Вроде бы, и можно, да незачем. А между нами, и боязно как-то. В этом есть что-то иррациональное. Но ведь есть? Значит, не всё так просто. Значит, и правда, прошлое скрывает в себе некую тайну, возможно, чисто на уровне ощущений, заключающуюся в том, что прошлое… – это тоже настоящее, параллельное.
Николай Плющинко.
