Одно из значений слова «легенда» – вымысел, недостоверное повествование о фактах реальной действительности. Но легенда – это также и поэтическое предание о каком-нибудь историческом событии, лице, то есть нечто отнюдь не вымышленное, но изложенное образно. Поставив целью собрать приднестровский легендариум (от англ. legendarium – литературная коллекция легенд), мы уже посетили ряд населенных пунктов и на сей раз отправились в Дубоссарский район, села Гармацкое, Цыбулевка, Дойбаны-1.
Красное и черное
Пасмурный день не предвещал обилия красок, хоть иногда солнце и прорывалось сквозь завесу облаков.
В Гармацком, взяв в проводники главу, осматриваем достопримечательности, общаемся. В обязательном порядке посещаем школьный краеведческий музей. Однако самое удивительное, как случайно узнаем, находится за его пределами.
Из-за дверей спортзала нас рассматривали озорные, лучистые глазки детворы. Вот и заглянули, притом что спорт сегодня лежал вне сферы наших интересов. И ах! На огромных, в духе сталинского ампира, окнах – необычные жалюзи, а именно: домотканые ковры, узнаваемо молдавские, черные, с алыми розами, маками, изумрудными листьями. Помогают укрыться от солнца. Вот вам и ещё одно объяснение «Черного квадрата» – лишь фон для молдавского ковра. А почему черный? Так против света же смотрим: слепит, аж в глазах темно.
И как прекрасно, что, глядя на полотна таких размеров, ребята с детства впитывают национальные традиции, учатся воспринимать красоту, как её понимали предки, в преобладающем сочетании сакральных красного и черного… Ну ладно-ладно, покинув заоблачные чертоги метафизики, спустимся на землю. Просто жалюзи, а тем паче – роллеты такого размера – удовольствие не из дешевых.
Старая церковь
Несколько лет назад, вот таким же осенним днем, пастух на берегу близ Гармацкого рассказывал нам, что раньше в этом месте стояла церковь. Не то в 60-е, не то в 70-е её снесли. Однако уже в «сейчашнее» время объявилась родственница батюшки, некогда служившего в храме. Живет она где-то в Америке и, по слухам, готова выступить в качестве мецената, с тем чтобы церковь отстроить и сделать её, как говорится, «даже лучше, чем была».
Приехав в Гармацкое за легендами, мы попросили главу Олега Дмитриевича Мелентьева прокомментировать. Оказалось, слух он и в Гармацком слух. Но с предысторией. Церковь Архистратига Михаила и правда стояла в указанном месте, где теперь всё поросло лесом, а из зарослей то тут, то там торчат покосившиеся каменные кресты. Построили храм в 1820 году «иждивением и старанием священника Вукола Канюшинскаго». А ещё раньше где-то поблизости стояла и «хворостяная, обмазанная глиной церковь» образца 1747 года. По всей видимости, в Гармацком служила целая династия священников. Так, известно, что уже в 1794 году православный приход села, который составлял 250 человек, возглавлял священник Фёдор Канюшинский. Спустя почти сто лет в селе была открыта церковно-приходская школа Петром Канюшинским.
Так что, вполне вероятно, на уровне «легендарного», образно-поэтического восприятия сельчан забота Канюшинских о храме (пусть даже разрушенном!) сохраняет силу поныне. И, думается, нашим скептикам будет крайне сложно объяснить тот факт, если церковь в самом деле восстановят, а её настоятелем в Тираспольско-Дубоссарской епархии, таки да, назначат отца… Канюшинского. Вопрос: как в эту трогательную и в известной степени мистическую историю вписать тот факт, что на лесном кладбище, близ несуществующей церкви участники проекта «Имя на камне» обнаружили фрагмент мраморного обелиска с именем жены священника Анны Смолянской (1844-1897).
Вместе с главой мы отправляемся в гости к одному из старожилов. Михаилу Серафимовичу Фисаревскому – 81 год. Коренной житель на родном молдавском (Александр Корецкий переводит) рассказывает нам про пещеры между Гармацким и Михайловкой, где когда-то православный люд прятался от турок и татар (пещеры местами обвалились, но целы). Сообщает Михаил Серафимович и про уничтоженный храм. Когда разрушали, долгое время ничего не выходило, настолько он был прочно построен. Технология строительства, казалось бы, самая примитивная: в раствор добавляли куриные яйца (по-молдавски – оуэ), которые на подводах, как говорили старики, свозили со всей округи. Думали, на века. А оказалось – только лишние хлопоты богоборцам.
Интересно, что историю про «оуэ» нам поведали и в соседней Цыбулевке, но только применительно к своему храму. В 70-е там тоже уничтожили церковь. Взорвали. На момент взрыва поселянам велели удалиться за село и спрятаться в овраге. Надо думать, чтобы осколками не зацепило.
А ведь какое удивительное слово «оуэ», думаю я, человек, не знающий молдавского, гармоничное, из трех гласных… И наверняка многие, тем более – по тем временам, жертвовали на строительство не от щедрот, а от скудости своей.
Камень от разрушенных атеистами церквей некоторые брали для строительства, но, по свидетельству местных, никому от того не было счастья и даже совсем наоборот.
Шапка (мироасе а татэ)
Во дворе дома, украшенного в фольклорном стиле, с оленями, пасущимися у воды, с декоративными цветами, состоялась наша встреча с девяностошестилетней жительницей Гармацкого Евдокией Емельяновной Савенко (в девичестве – Тодоровой). Евдокия Емельяновна оделась потеплее, мы устроились в беседке, достали блокноты и ручки. Над головой алела прихваченная морозом калина, изредка на асфальтированную площадку падали с арки пожелтевшие листья.
Пожилая женщина отказалась фотографироваться, сославшись на возраст, однако, начав рассказывать историю, связанную с отцом (а именно её вспомнила Евдокия Емельяновна), оживилась и, казалось, вновь стала маленькой девочкой. История, увы, не легендарная, но изложенная языком легенды.
«Мой отец Емельян Тодоров был трудолюбивым человеком. Своим трудом сумел создать крепкое хозяйство – имел две лошади, дома была швейная машинка (роскошь по тем временам!), сам шил обувь. Нас росло три дочери. Нет, мы не были зажиточными. Когда создавался колхоз, от отца потребовали отдать лошадей как средства производства.
Отец понимал: деваться ему некуда и согласился вступить, только с условием, что ему позволят работать со своими лошадьми. Тогда его арестовали и сослали в город Котлас (Архангельская область). Выслали и нашу маму, Акулину. Остались только мы, о нас заботилась старшая сестра. Однако вскоре выслали и её.
В школе говорили, что и меня вышлют, как только окончу школу. Были в селе люди, которые за деньги писали доносы, служившие поводом для ареста. Потом их, правда, самих арестовали за ложь и, как стало потом известно, расстреляли.
Однажды мы получили письмо и посылку от отца. Он прислал рыбу, видно, работал на промыслах, и теплую шапку. Я надела её на голову и сказала: «Папой пахнет» (мироасе а татэ).
Уже к началу 40-х мама прислала письмо из Краснодарского края. Её перевели на Северный Кавказ. Когда началась война, мы – две девочки, поехали к ней. В Одессе сели на корабль и плыли несколько дней. Попали в какой-то порт, не помню, как называется, и растерялись. Тогда нам помогли солдаты. Увидев детей, они спросили, откуда мы и кого ищем. Мы сказали, что ищем маму. И они отвезли нас в населенный пункт, где жила мама.
После войны вернулись все вместе в Гармацкое. Но вот наступил страшный голод, и мы перебрались в город Котовск, МССР. Туда сначала мама отправилась пешком с коровой, затем уже мы на поезде уехали. Жили в доме лесника, который был не против, чтобы кто-то присматривает за его домом и создавал уют.
В Котовске я устроилась телефонисткой и однажды по телефону разговорилась с сотрудником местного ОВД. Рассказала о своей жизни. Он пообещал разыскать сведения об отце. Удалось выяснить, что его убили на железнодорожной станции под Одессой. Однако как и при каких обстоятельствах, мы так и не узнали».
А я вспомнил дорогу, что вела к дому Евдокии Емельяновны. Именно по ней в тридцатые пришли за отцом по доносу. Наверняка были среди пришедших и те, кого он хорошо знал, кто, может быть, вырос с ним, жил на одной улице… И по этой же дороге, меж двух соседских каменных заборов, по дороге, устланной опавшими листьями или поросшей сочной травой, его увели. Свою семью, детей, виноградник он видел в последний раз. Но Евдокия Емельяновна продолжает видеть его во сне.
Николаевские червонцы
Вероятно, общечеловеческим является мотив «запретного», «не приносящего счастья золота». Село Цыбулевка находится в исторически значимом месте, фактически на стыке северной и южной культурных зон. Свыше двухсот лет назад здесь проходила граница Речи Посполитой с Диким полем. Одно за одним происходили вооруженные столкновения. Место считалось оживленным и в торговом отношении. В окрестностях села частично сохранилось старинное еврейское кладбище, вероятно, было и польское. Где-то неподалеку стояла и крепость Ягорлык. Неудивительно, что среди местных бытуют истории о древнем золоте и кладоискателях.
Иногда, чтобы не привлекать внимания, кладоискатели рыскают в поисках наживы под покровом ночи. А поутру пастухи находят свежевыкопанные ямы, вывернутые из земли кости. Значит, не перевелись охотники. И не мудрено! А иной раз, кажется, золото само идет в руки…
Однажды на сельском кладбище, в старом его секторе, копали могилу. Волей-неволей задели одно из захоронений ХIХ века. Показались кости. И вдруг лопата вывернула сразу несколько николаевских червонцев. Хорошо, народ попался богобоязненный. Один из мужчин, было, поддался искушению, да старший остановил: «Не тронь, не наше это, где было, пусть там и остается!». И ведь оставили, не взяли. Во всяком случае, так гласит легенда.
Что ни говори, а в селе не перевелись набожные люди. Вот и цыбулевскую церковь заново отстроили. Многие сельчане после разрушения прежнего храма на волне хрущевского богоборчества два десятилетия прятали у себя в домах церковную утварь и вот, преподнесли реликвии в дар новой церкви.
Воображаемый портрет
Директор цыбулевской школы, учитель истории Геннадий Ильич Фисаревский рассказал нам историю сельского художника Александра Ивановича Мурина, точнее – историю одного написанного им портрета. Как и у многих его сверстников, отец Мурина погиб на фронте. Погибли и трое его братьев: Петр, Александр, Степан (одна из улиц села названа в честь братьев Муриных). У маленького Саши не осталось никаких воспоминаний об отце. Ему не приходилось играть с папой, помогать ему по хозяйству, удить с ним рыбу, любоваться, сидя на берегу реки, грациозной излучиной. Впрочем, отличался в этом плане Саша от многих других детей военных лет лишь тем, что в его семье не нашлось ни одной папиной фотографии. Тогда он дал себе слово стать художником, решив написать папин портрет по воспоминаниям мамы и бабушки.
И нарисовал. Таким, каким его описывали старшие, каким представлял сам, что-то добавил и от автопортрета, что-то подсмотрел на фотографиях односельчан, фронтовиков. И представил маме на суд: похож или не похож? Женщина со слезами на глазах признала мужа, а для мальчика это и было высшей оценкой своего творчества. Более высокой он не мог получить, даже если бы его, как да Винчи, Веласкеса или Рембрандта, признал весь мир.
Вообще, даже по декору домов в Цыбулевке видно, какие здесь живут творческие, тянущиеся к прекрасному люди. Подобное притягивает подобное. Стоя у стенда с фотографиями выпускников школы, мы любовались красотой лиц – ну что за гены! Недаром в венах приднестровцев течет кровь самых разных народов. А Дубоссарский район так и вовсе расположен на историческом перепутье, в самом сердце. Не зря столетиями за эти земли шла напряженная борьба.
Лоза и «град»
Осень вступила в свои права, принесла обильные плоды. Собраны сочные зернистые груши, ароматные яблоки, готово молодое, рубинового цвета вино. Всё дышит миром и негой. В центре Цыбулевки красавец-парк. У дороги, к удобству таких путников, как мы, да и самих сельчан, решивших передохнуть от трудов праведных, установлены удобные дощатые столы. Перекусив, выпив (по погоде) растворимого кофе, прогуляемся к реке – благо, рукой подать, и пейзаж, куда ни глянь, глаз радует. А вот и солнце проглянуло. Вмиг природная живопись наполнилась силой, а на бирюзовых неувядающих бурьянах повисли крупные жемчужины росы.
Тишь да благодать! Трудно поверить, что в 1992 году в благословенном краю, где живут такие красивые, творческие, гостеприимные люди, рвались снаряды, стрекотали автоматные очереди, что село, где нет и не могло быть никаких военных объектов, подверглось артобстрелу.
Из «Градов» били в июле, когда уже военные действия шли на убыль, подписывалось Соглашение о прекращении огня воюющими сторонами. На Цыбулевку обрушилось до десятка ракет, остальные попали в Днестр. Огонь вели из правобережного села Оксентия. Цыбулевцы, мирно трудившиеся на своей земле, воспитывавшие детей, строившие дома, сажавшие деревья, возделывавшие лозу, по совершенно немыслимым причинам стали мишенью для артиллерии. Под обстрелом погибли семеро сельчан, пятнадцать получили ранения различной степени тяжести, разрушению подверглись жилые дома. Среди убитых оказалась и женщина, брат которой, как говорят, был в это же самое время председателем сельсовета в Оксентии, на правом берегу, откуда велся огонь.
Больше, чем две денежки
Перевод названия села «Дойбаны», куда мы направляемся из Цыбулевки, общеизвестен. И вместе с тем он лишь приоткрывает двери в мир многочисленных версий по поводу происхождения. Молдавский писатель Ион Крянгэ родился далеко от этих мест и не мог в своей знаменитой сказке про «Кошелек с двумя денежками» апеллировать к нашим Дойбанам. Во всяком случае, из содержания сказки этого не следует. Но какой простор для воображения! Было бы глупо не подобрать две денежки, не развить тему на родной, приднестровской почве.
Мы приехали в село уже под вечер. Ненароком миновали школу и очутились в другой, в Дойбанах II. Застали только директора. Рассказали, что вообще-то ехали в первые Дойбаны, но теперь уже не знаем, застанем ли кого-то. Директор Анжела Николаевна Ревенко созвонилась с коллегами и показала дорогу. Оказалось, учителем истории в Дойбанах I много лет проработала её мама, Ольга Ивановна Годорозя. Она-то и провела для нас экскурсию.
Всё здесь, кажется, располагает к созданию легенд, сказок. Школа одноэтажная, с наличниками в народном духе, место, на котором она стоит, – красивый холм, откуда открывается дивный вид на окрестности, сам краеведческий музей, тоже небольшой, под стать школе, но уютный, с обилием домотканых рушников, скатертей, ковров… Словом, всё из сказки и для сказки!
А вот и варианты истории про «две денежки» из школьных сочинений: сказочные и с историческим контекстом. Листаем. Первый. Шли как-то по дороге два мужика. И потеряли в пути две монетки. Спохватились, стали искать (видимо, очень им эти две монетки были нужны), спрашивать, не видал ли кто, всю округу переполошили, да так и не нашли. С тех пор люди и стали и называть это место по-молдавски «Дой бань». Второй вариант. Две деньги – это пошлина, которую платили купцы для участия в старинной пограничной Ягорлыцкой ярмарке. В местечке шла бойкая торговля, и многие хотели сюда попасть. Однако, продолжает юный дойбанский краевед, постепенно Ягорлык стал терять свое значение, а теперь большая часть села и вовсе «погребена под водами Дубоссарского моря». Ну чисто приднестровская Атлантида! Вот оно, образное мышление!
Вошло в легенду освобождение села от фашистских захватчиков. Весной 1944 года здесь шли кровопролитные бои. На школьном дворе и вблизи школы были похоронены десятки советских солдат. Сельчане провели большую поисковую работу, чтобы перезахоронить останки на мемориале. Школьники и учителя ещё в советское время нашли родственников погибших. На протяжении многих лет в Дойбаны I съезжались близкие героев из других городов, сел, республик. Увы, традиция эта прервалась с распадом единого государства, начавшимися идеологическими трансформациями в постсоветских странах.
Спускался заблаговременный, неторопливый октябрьский вечер. Окрестности тонули в лазурных сумерках. Возросшую на обильных туманах траву смаковала вороная лошадь – она паслась на переднем плане. Вдалеке, по дну долины, среди камышей, серебрилась речка Ягорлык, навевая элегические чувства. По склонам догорали краски золотой осени, предвещавшей стать терракотовой, прозрачной…
Николай Феч.
(Фото автора)
