30 октября 1974 года по инициативе диссидентов Кронида Любарского, Алексея Мурженко и других узников мордовских и пермских лагерей был впервые отмечен «День политзаключённого» — совместной голодовкой и зажиганием свечей в память о безвинно погибших. Еще долго диссиденты, начиная с инициативы Сергея Ковалева, поднимали тему политзаключенных: ежегодно 30 октября проходили голодовки политзаключённых, а с 1987 года — демонстрации в Москве, Ленинграде, Львове, Тбилиси и других городах. День памяти жертв политических репрессий получил официальное признание только в 1991 году.
Выражение «генеральная линия партии» вызывало у граждан 30-х годов прошлого века не то веру в светлое будущее, не то каждодневный страх – «а что, если я скажу что-то не то и меня услышат?». Значительными сталинские репрессии были и в Приднестровье 1937-1938 годов: маховик «большого террора» раскручивали массовая пропаганда и доносы. Можно и нужно говорить об этом сейчас, когда прошло уже 80 лет, говорить, впрочем, не для того, чтобы каким-то образом очернить советскую власть, а чтобы не забывать: обществу нельзя доходить до животного растерзания якобы «врагов народа».
Сегодня мы расскажем о том, каким образом политические репрессии затронули село Парканы. Искони это было очень богатое село, где жил трудолюбивый народ и процветали хозяйства, где батраков практически не было, а каждая семья обрабатывала свой надел сама. Раннесоветская власть в лице тогдашних швондеров стремилась все взять и поделить. Как отмечает в своей книге «Болгары – 200 лет в Парканах» Георгий Аствацатуров, массовые репрессии против так называемых «кулаков», к которым можно было отнести большинство парканцев, начались в 1920-1923 годах, а затем в период массовой коллективизации 1929-1931 годов, когда проводилась бесчеловечная политика «ликвидации кулачества как класса».
Тем временем, советская власть объявила очередной поход против церкви. Одним из первых пострадал отец Сергий, имевший значительное влияние на духовенство левобережных сел. За помощью и советом к отцу Сергию приходили не только парканцы, но и священники и крестьяне из окрестных сел. Большим авторитетом у парканцев пользовался и второй священник – отец Димитрий, который с молодой горячностью открыто проявлял недовольство действиями местных органов власти. Первым шагом наступления властей на церковь в Парканах была конфискация дома священников, переоборудованного под пограничную заставу. В числе первых репрессированных парканцев оказался отец Димитрий, высланный в Сибирь, а через три года переведенный на спецпоселение.
У властей хватило благоразумия не арестовывать убеленного сединами отца Сергия, но, пожалуй, с ним поступили не менее жестоко, отобрав церковь, оборудованную под клуб, и выгнав из дома. Отец Сергий после этого потрясения сразу пал духом. Силы быстро покидали его. Ночевал он где придется: в церковной сторожке, затем, когда и оттуда его выгнали пограничники, – у сердобольных верующих старушек. К дочери Александре, бывшей замужем за священником из Чобручей, ехать не решался, чтобы не накликать и на них беду. В последние недели своей жизни священник стал заговариваться. Парканцы заметили, что он не в себе. Так и умер отец Сергий, тихо и незаметно…
Что и говорить, многие семейства Паркан затронули репрессии. НКВД надо было выполнять план, а «на местах» кадровики очень хотели выслужиться, потому отправляли людей в Сибирь вагонами. Валентина Обручкова, работник парканского музея, вспоминает, как в 1933 году ее дед Никита, преуспевающий хозяин, решил повременить со вступлением в колхоз. Пока он думал, стоит ли отдавать нажитое своим трудом, в одно не самое прекрасное утро за ним и его семьей пришли люди в погонах и отправили в Сибирь. Стоит ли описывать непосильный труд на морозном лесоповале и жизнь в бараках? Это сделали до нас Солженицын с Шаламовым и другими авторами. Дед Никита сибирских лесопилок Мурманской области не выдержал: осталась бабушка София с детьми на руках. При этом настоящий подвиг совершила старшая дочь, 18-летняя Варвара: она непостижимым образом привезла обратно в днестровский край младшего брата Николая и сестру Анну. Долго они прятались с опухшими от цинги детьми у старшей сестры в землянке, пока добросовестные сексоты не выдали Обручковых НКВДшникам. Варвара была водворена обратно в Сибирь (впрочем, она, как и брат Иван, спустя годы вернутся в родные Парканы), а детей пощадили и оставили на родине.
А скольким людям судьбы покалечил так называемый «Большой террор» – массовые репрессии 1937-1938 годов? Установлено, что в эти годы по политическим мотивам были приговорены к расстрелу 681 692 человека.
А если не расстрел, то лагерь… Выжить в лагере – это было настоящее счастье. Вот почему «Один день Ивана Денисовича» когда-то так взбудоражил советское общество. Бывали и истории с хорошим концом: например, Брежнев Петр Сергеевич, родом из Курска, был сослан по политмотивам в Кемерово, но, пройдя ссылку и войну, осел в Парканах, где и женился на местной девушке. К сожалению, намного больше историй отрицательных, и рассказать их даже в контексте парканских репрессий – дело серьезного исследования.
Мы же остановимся на деле о «контрреволюционной болгарской националистической повстанческо-террористической организации», якобы существовавшей в селе Парканы. Несомненно, дело было сфабриковано, однако в 1938 году по нему расстреляли 28 жителей села, давших под пытками ложные признательные показания.
В народе это дело называли «Письмом о притеснении болгар» за авторством члена ВКП(б) и жителя села Ивана Райчинова, адресованным генсеку Коминтерна Димитрову. Письмо это стало одним из поводов сфабриковать дело тогдашним НКВД. Одной из главных акций, которая якобы планировалась этой «повстанческой организацией», было убийство самого генсека Коммунистического Интернационала Георгия Димитрова.
Последнее было уже откровенно смешно до слез. Посмотрим на список приговоренных к расстрелу парканцев: половина из них были малограмотными. Простые колхозники, некоторые из них вместо подписи даже ставили крестик. Разве могли простые рабочие колхоза, крестьяне во многих поколениях, додуматься до мысли совершить покушение на генсекса Интернационала? В 1938-м, конечно, мысль о том, что что-то идет не так, даже вслух сказать побаивались.
Во многом изыскания по данному делу были заслугой родственников расстрелянных, когда их посмертно реабилитировали. Важным документом эпохи предстало, например, заключение по реабилитации Ильи Мокана, члена колхоза имени Калинина, одного из 28 расстрелянных. Документы о всех осужденных были представлены сыну Ильи Мокана – Ивану Ильичу – в 1956 году, уже во время хрущевской «оттепели».
По материалам дела было видно, что обвинение было построено на противоречивых показаниях арестованных, явно полученных под пытками. Половина арестованных была взята под стражу 1 марта 1938 года, а первичные допросы начались более трех месяцев спустя. На допросах им устраивались так называемые «стойки» и жестокие избиения, после которых любой человек готов был подписаться под чем угодно. Так, Андрей Жеков назвал себя руководителем псевдоорганизации после двух дней «стойки» под наблюдением часового.
Иван Владов на следствии показал, что был завербован в организацию в 1936 году Иваном Дизовым, хотя тот таковых показаний не давал и даже не был допрошен по этому факту. Такие же противоречия были в показаниях Андрея и Василия Диордиева, Ивана Доброва, Семена Дымова, Ильи Мокана и большинства других арестованных. При этом болгарские жители Паркан не оговаривали друг друга, а арестованные Иван Хаджи и Василий Степанов вообще показаний о принадлежности к контрреволюционной организации не давали.
Илья Андреевич Мокан и его сын Филипп вообще долгое время не знали, за что они арестованы. После очередного избиения Илья Андреевич со слезами на глазах сказал: «Я не могу больше это переносить» – и дал вымышленные показания…
8 октября 1938 года по постановлению Особой тройки НКВД МССР ни в чем не повинные жители Паркан были расстреляны. За что же? История получила продолжение. В 1939 году, когда на смену кровавому Ежову пришел новый нарком Берия, за «грубое нарушение социалистической законности» арестовали двоих высокопоставленных чекистов – Зинько и Ривлина. Снова «показательные выступления», только уже в отношении высших чинов!
Оба признались в незаконных арестах советских граждан, фальсификации их показаний, избиении и пытках арестованных. Вот что говорил следователь Маглёванный, проходивший по делу свидетелем: «Зинько дал мне задание подготовить операцию на 500 человек по болгарам, при этом заявил, что у нас мало дел. Я… доложил ему, что такого количества людей у нас и на учёте не имеется, и что все они уже арестованы. Зинько же приказал увеличивать дела, при этом угрожал мне, обвиняя в том, что я не желаю вести борьбу с врагами народа…». По «болгарскому делу» в 1938 году было арестовано до 90 человек, а спустя год сами следователи заявили, что «факты враждебной антисоветской и вредительской деятельности в колхозах со стороны арестованных по настоящему делу лиц им неизвестны». В 1956 году была произведена дополнительная проверка в КГБ МССР, которая вынесла дивное заключение: «Арестованные по данному делу были расстреляны необоснованно». Это правда, но кому от этого легче?..
«…Май 1938 года. В школе идет урок в 6-м классе. Открывается дверь, входит инспектор РОНО в сопровождении директора школы, и все ученики встают. «Здравствуйте, дети! – говорит директор. – Вот, ребята, инспектор РОНО пришел набирать детей, которые хорошо учатся, в пионерский лагерь!». Инспектор ведет пальцем по журналу: вот Ваня Ж. хорошо учится. Директор наклонился к уху инспектора и шепчет: «Это сын врага народа!». У меня комок подскочил к горлу: мало того, что лишили отца, так еще и ярлык навесили, который будет преследовать меня 20 лет! «Ну вот еще Володя Н. хорошо учится», – говорит инспектор. «Это тоже сын врага народа!» – шепчет директор.
Так никто и не поехал в пионерский лагерь. Почти у всех учеников отцы были в других лагерях, кто-то сидел, кто-то был арестован».
Не все расстрелы 30-х годов документировались, однако приднестровской ассоциацией жертв политических репрессий была составлена книга памяти «У каждого есть имя» с данными обо всех расстрелянных и погибших в лагерях уроженцах нашего края. А в Парканах, в парковой зоне напротив церкви, установлен крест в память о жителях села, жертвах политических репрессий XX века. А для каждого из нас 30 октября – это урок памяти, памяти о национальной трагедии массовых репрессий, унесших жизни миллионов людей. Об этом стоит рассказать детям и внукам без прикрас.
АНДРЕЙ ПАВЛЕНКО.
Автор выражает благодарность работнику музея истории с. Парканы Валентине Обручковой за предоставленные материалы.
