О подвигах танкистов, летчиков, моряков, пехотинцев написаны тысячи книг и сняты сотни фильмов. Но ведь на фронте были миллионы людей, которые за всю войну могли и ни разу по врагу не выстрелить. Интенданты, повара, железнодорожники, связисты, техники…
Много навоюет голодный летчик на самолете без топлива? А ведь кто-то вез героям бензин и снаряды, кто-то латал пробоины в крыльях и менял двигатель. Круглые сутки. Каждый день. Без выходных, без премий и грамот, зато с возможностью попасть под обстрел или бомбежку. Или под трибунал, если самолет в бою окажется неисправным.
Такая работа.
Игорь Ильин родился в селе Пушкино Московской области. В 1943-м призван в Красную Армию и до конца Великой Отечественной служил авиатехником в полку «Нормандия-Неман». Ильин 1924 года рождения. Всего 3% от его поколения пережило войну.
– До войны как жили?
– Голодными не были. Но работать приходилось очень много. С самых малых лет. Одежду донашивали за старшими. А после 8-го класса я уже в мастерской подрабатывал, получал приличную зарплату.
– Многие ветераны говорят, что было какое-то предчувствие войны. А у вас?
– Нет. Я тогда работал в мастерской, коза, огород… Не до этого было.
– 22 июня 41-го как встретили, какие ощущения были?
– Вот утро. Выхожу, сосед говорит: «Война началась». А у нас же «Если завтра война» и прочие военные песни. Обстановка была такая, что нам море по колено.
– Что изменилось в быту, в жизни после начала войны?
– Все стало дорожать. Очереди занимали рано утром, а потом и с вечера – раскупали хлеб. Давали по маленькой буханке, а кто не успел – иди на базар, там та буханочка по 190 руб. (средняя зарплата в СССР тогда была 339 руб. – Прим. ред.). В общем, если бы не огород, была бы голодуха.
– В 41-м вам было 16. Что делали до призыва?
– Поступил в Тимирязевскую академию. Там на 300 девчонок было 18 парней. Все инвалиды – кто от рождения, кто с фронта. И я – очкарик. Без конца медкомиссии. А я не вижу строчки. Стали проверять – не симулянт. «А вы очки не снимайте», – говорят. Так в очках я вижу все строчки, кроме нижней. «Годен к строевой службе». И в 43-м меня отправили в школу младших авиационных специалистов (ШМАС) учиться на моториста. И это было счастье.
– Вы хотели в авиацию?
– Да мне было начхать куда!
– Говорят, в этих школах условия тяжелые были, курсанты впроголодь жили…
– Да не впроголодь, а голодуха была дикая! Голодуха! И нас не выпускали за ограду. А у ворот были торговцы, продавали лепешки. Раздавят картофелину, в муке обваляют… И стоила эта картошка рубль. А зарплата была 7,50. Вот мы 7 картофелин в месяц и покупали. Одна торговка как-то взвинтила цены, так курсант ногой – раз! – по лотку, и лепешки в разные стороны. Мы их похватали и разбежались. Больше цены не поднимали.
А осенью нас гоняли на полевые работы. Вот тут мы уже запасались и картошкой, и какой-то свеклой. Костер разжечь негде, и мы их ели сырыми. Один сослуживец сначала возмущался: «Как можно есть сырое?». А потом смотрю: он даже в строю, на ходу, отколупнет кусочек свеклы – и в рот.
– А были в этой школе какие-то развлечения, отдых?
– Об этом и речи быть не могло. И в запасном полку то же самое. И только на фронте, в нелетную погоду, веревку натянули – и прыжки в высоту. Это было и развлечение, и единственный спорт, который у нас за всю войну был. А еще один раз была фронтовая бригада артистов. Замухрышки какие-то, но пели хорошо.
– Что было сложнее всего в ШМАСе?
– Голодуха. Причем занятия с раннего утра до позднего вечера. Осенью – занятия в ангаре, а там продувается все насквозь. Или вот морозы, в землянке сидим, офицер нам читает лекцию, а мы спим. Он вполголоса: «Встать». Несколько человек встают. «Сесть». И громко: «Все остальные – встать!». Вскакиваем. И он читает дальше, а мы стоя засыпаем. И так пару раз за вечер.
– А как на фронт попали?
– Конец 43-го, распределение – «Заволжье, военная часть такая-то». Мы возмутились: какое Заволжье?! На фронт давай! Приехали, там запасной полк (ЗАП), учебная техника. Но через месяц-два вся наша команда была направлена в Тулу. Там встречают: «А, псковские французы». Какие еще французы? «Идите туда-то, там разберетесь». Так вот весной 44-го я попал в «Нормандию».
В 1942 году на территории СССР была сформирована французская авиаэскадрилья «Нормандия». Комплектовали ее летчиками, бежавшими из оккупированной Франции, и советскими авиамеханиками. Позже эскадрилья выросла до полка, и за боевые заслуги ему было присвоено почетное наименование «Нормандия-Неман». Всего в полку воевали 96 пилотов, 42 из них погибли. Все летчики-французы имеют советские награды, четверо удостоены звания Героя Советского Союза.
– В «Нормандии» снабжение отличалось?
– Кормили, конечно, куда лучше, чем в ШМАСе или ЗАПе. Строго по расписанию, 3 раза в день. Приходим, большая столовая, блюда такие длинные, гора хлеба, солонки и горчица. Мы весь этот хлеб съедали, официантки несут новые блюда, мы завтракаем и опять съедаем весь хлеб. И так, пока не отъелись.
– У летчиков была другая еда?
– Конечно. У них была лучше. Были нормы питания – первая, вторая и так далее. И летная норма и наша, техническая, – это небо и земля. И летчики порой угощали своих техников.
– У летчиков были хорошие отношения с механиками?
– Идеальные. Хотя французский язык у нас знали всего 2 человека. Я со своим летчиком разговаривал по-немецки. Но мы действительно были братья по оружию.
– Вы должны были знать все типы машин?
– Нет. Я обслуживал только свой самолет. У других был свой экипаж – моторист, оружейник и механик. Но самолет, даже если он не был в бою, 2-3 часа на осмотре, все детали проверяют. А если свой самолет осмотрел, а соседний поврежден – мы объединяемся, и 2 экипажа работают. А было и так: приземлился у нас самолет из другой части. Тоже «Як». Летчик уехал к себе, а от самолета к утру остался один скелет – все, что было ценного, мы забрали себе. Утром приезжают, скандалят: «Грабеж!». А мы говорим: «Вернем обязательно, как война кончится». Самолет списали, тем дело и кончилось.
– Ваша работа была обслуживать и ремонтировать самолеты?
– Если надо деталь заменить – это да, запас запчастей есть. Вот зачем тот самолет обобрали. А ремонтировать мы ничего не могли – у нас же были только ключи и руки. А еще за нами была заправка бензином, маслом, гидросмесью для шасси. Кстати, гидросмесь – это 40% спирта и 60 воды. И если самолет списывают, она наша (смеется).
– Что было самое сложное в работе техника?
– Когда самолет сильно покалечен, но не подлежит списанию. Можно что-то заменить, а списывать рано – вот это каторжная работа. Но таких случаев было мало.
– Строевая подготовка была?
– Какая строевая? Только в ШМАСе, да и то чуть-чуть.
– А у французов?
– Тем более. Чтоб французы – и строевая, да вы что? (смеется)
– А как тогда праздники отмечали без торжественного марша?
– По 100 граммов выдавали, после полетов, конечно. И все отмечание. Вот когда взятие Парижа было – вот тут митинг, выступления, стрельба. Нам инженер говорит: «Война идет, поберегите патроны», а сам достает пистолет и тоже палит в воздух.
– Под обстрелы попадали?
– Было дело. Ночь отстоял на посту, вышел к своему самолету, постелил куртку и сплю. Слышу выстрел, думаю, далеко, сплю дальше. Слышу второй, опять далеко. Тут мимо лейтенант идет, прогнал меня в убежище. Я нехотя ушел. Тут третий выстрел, и крик дежурного: «Двадцатка горит!». Сон как рукой сняло – это ж мой самолет. Выскакиваю, а тут стали рваться снаряды (к авиапушке), осколок ударил в грудь. Я обратно в землянку, а самолет сгорел полностью.
– За что техник мог получить награду?
– Так, чтобы награду за ударную работу, не было. У нас вся работа была обычной. Самолет всегда должен быть готов к вылету, и точка.
– Были случаи, когда по недосмотру, недоработке механиков самолет падал или вылетал, например, с неисправным оружием?
– Нет. Единственный случай был, да и то в тылу, когда случайно прострелили лопасть винта. А на фронте ничего такого не было и быть не могло. Ведь это ж ответственность – от меня зависит жизнь летчика!
– Где и как День Победы встретили?
– Взяли Кенигсберг, и для нас война кончилась. (25 апреля 1945 года полк «Нормандия» сделал последний боевой вылет. – Прим. ред.) А День Победы…Там вообще получилось… Мы знали, что 7 мая подписали мир без Советского Союза, ну как мы будем отмечать? А 8-го, когда окончательно капитуляцию подписали, особых торжеств не было. Но пули с первого этажа выскакивали на полу второго, где мы жили, – это было (смеется).
Маркиз Франсуа де Жоффр де Шабриньяк. Книга «Нормандия-Неман. Воспоминания военного летчика»:
«Утром я сообщил старшему инженеру полка Агавельяну:
— Истребитель очень сильно вибрирует…
— Ничего, товарищ де Жоффр. Я сменю мотор на вашем самолете за одну ночь.
Мне показалось, что он шутит. Но… Меньше чем за одну ночь, при сильном ветре, не имея возможности работать в перчатках, три русских механика произвели замену мотора.
Я хотел бы достигнуть величия этих людей».
Сергей ИРОШНИКОВ.
