На улице Луначарского, почти в самом её конце (том, что ближе к Днестру), стоит дом. На фасаде, под крышей, аккуратно наведена цифра «1895». Чуть ниже – какие-то барельефы. Однажды я не удержался и зашел познакомиться с хозяином. Очень уж мне было любопытно, что за человек не поленился указать время постройки дома. Значит, для него, по какой-то причине, это важно…
Надо сказать, что нигде в Тирасполе я больше такого не видел. Большинство из нас, увы, слишком заняты повседневными хлопотами. Старый Тирасполь исчезает на глазах. Поменял дореволюционные полукруглые рамы на стеклопакеты, заменил резную дверь с кованой решеткой на металлическую, утеплил стены, избавившись от старорежимного декора, и делу конец!
Иные фотографии из бабушкиного альбома на мусорку выбрасывают. Вот и получается, что когда дети попросят (им в школе такое задание дали) о жизни предков рассказать, кто откуда родом, кто чем занимался, в каком полку царской армии служил, родители удрученно качают головой: ничего, совсем ничего не сохранилось.
Потоптавшись у калитки, я собрался с духом и позвонил. Открыл хозяин, Александр Павлович. Немало удивившись цели моего визита, он объяснил: дом фамильный, его ещё до революции дед, старообрядец, купил у тираспольского купца. А цифру во время ремонта в 2003 году «освежили» – для памяти.
Разговор, не помню уж, по какой причине, у нас тогда был очень непродолжительный: кажется, хоть я и не уверен, Александр Павлович вновь делал ремонт. Договорились, что я как-нибудь забегу.
Прошло несколько лет. И вот журналист снова у калитки. К дождю! Напоминаю, на чем мы остановились в прошлый раз, и Александр Павлович продолжает рассказ.
«…Мой дед, Клим Васильевич Матреницкий, считался зажиточным крестьянином. На правой стороне Днестра, в пойме, у него были яблоневые и сливовые сады, которые тянулись чуть ли не до Кременчуга. Дед умер в результате несчастного случая в 1927-м. Похоронен на кладбище, которое находилось в районе 4-й школы».
Старый дом, по словам хозяина, очень прочный. Стены котельцовые, толщина – 60 см. Под домом подвал. Прежний владелец, купец, наверняка использовал его для хранения товара, а рядом, на соседних улицах Базарной (Свердлова) или Рыбной (Восстания), мог и торговать. На месте среднего окна раньше был парадный вход со ступеньками.
Сам дом был значительно выше в силу того, что ниже, примерно на метр, был тротуар. Потом улицу досыпали, сделали минимальный уклон, чтобы дождевая вода стекала в Днестр. Соседний дом в результате этих манипуляций просто врос в землю (пол у соседей оказался ниже уровня тротуара).
«Когда отец женился, дед отдал дом ему. С началом войны папа ушел на фронт. Мы с мамой и братом попали в оккупацию. В 1944-м нас, как и других жителей, отселили из прифронтовой полосы, – вспоминает Александр Павлович. – А когда мы вернулись, дом был совершенно пустой. Мы не могли даже доказать, что он наш (украли все документы!), поэтому здание перешло в ведение горисполкома. В 1945-м вернулся отец-фронтовик. (Интересно, что служил он в кавалерийском подразделении, так как умел и любил обращаться с лошадьми. Лошадей – лучших в городе – держал дед.)
Только в 1992 году через суд родительский дом удалось вернуть. Помогли показания свидетелей (соседей) и несколько квитанций по страховке, которые были уплачены до 1941 года. Всё это время мы, а с нами ещё две семьи, жили в нем как квартиросъемщики».
– Если документы на дом не сохранились, почему вы выбрали в качестве исходной даты именно 1895 год? – спрашиваю я.
– Когда в 2003 году мы делали ремонт, то сняли всю штукатурку. И когда я очистил треугольник под крышей, там маленькими цифрами было написано «1895».
– А что это за барельефы? – продолжаю свои расспросы. – Сколько хожу, не могу разобрать.
– Я тоже не могу разобрать. Мне говорили, тот, что в центре, очень похож на бюст Пушкина. Может быть, изначально было понятней, но в процессе многолетней побелки, покраски очертания стерлись. Слева и справа от «Пушкина» – лица мальчика и девочки, их раньше совсем нельзя было рассмотреть. В 2003-м я их как мог почистил.
– А в подвале, на чердаке никаких старинных предметов не находили? – не унимаюсь я. – Может быть, обрывки дореволюционных газет…
– Нет, ничего. Вот только… одна табличка. Сейчас я вам покажу. Она в гараже.
Из гаража Александр Павлович возвращается с металлической пластиной, на которой латинскими буквами написано «Str. G-ral Ioanitiu Al» (улица генерала Александра Ионициу)».
– Во время оккупации румыны переименовали улицы, – рассказывает Александр Павлович. – Они представлялись полновластными хозяевами, хотя в глубине души, конечно, знали, что фашистскому режиму рано или поздно придет конец. После войны табличку замазали глиной. Мы её случайно обнаружили во время ремонта.
Ещё о многом хотел я расспросить хозяина, хотел взглянуть на старые семейные фотографии, больше узнать о старом Тирасполе, о жизни в период оккупации и в послевоенные годы – то, что слышал Александр Павлович от отца и что видел собственными глазами.
Но и на этот раз нам как следует углубиться в прошлое не удалось.
День был по-осеннему свежим, мой респондент одет в легкий джемпер, ведь я в очередной раз застал его врасплох. Вдобавок хозяин снова делал ремонт: перекрывал крышу.
Вот мне и подумалось: сколько в нашей стране было перестроек «капитальных» и косметических ремонтов: новых программ, новых лозунгов…
И всё же хотелось бы, чтобы при всех новшествах, веяниях моды, требованиях к комфорту мы не забывали о чем-то несравненно более важном, о том, что объединяет поколения и наполняет жизнь смыслом. Чтобы прежде, чем построить, не стремились разрушить до основания то, что было до нас. А к родной истории, к отчему дому относились с уважением и любовью.
Николай Феч.