– Я дважды нарушал родительскую волю: когда женился на девушке из соседнего села и когда вместо учебы в бурсе отправился прашевать кукурузу в чужие земли, – Самсон потирал глаза, лениво смотря на морок мерцающей бледными фонарями трассы из окна придорожного кафе. – Оба раза жалел: но не так, как волк кобылу, оставляя хвост и гриву, а наоборот, будто кобыла оставила от меня лишь клыки и когти. Бывшая, сам помнишь этот скандал, что гремел до самой околицы, оставила меня без мастерской и ребенка, с позорными алиментами и свиданиями с дочерью раз в две недели, да еще и ушла к этому лысеющему падле с водонапорки.
Они с Данилой занимались перегоном машин, как их предки, гонявшие скот в горы, сразу после стрижки и купания, оттягивая эту заботу до июля, потому как трава выросла густая, и люди особо не спешили кочевать: могли бы и остаться, если бы не невыносимая жара в днестровской степи…
Польский Люблин принимал постояльцев неохотно, а кофепой отдавал горьким вкусом дальней дороги домой: впереди были сонные словацкая и мадьярская трассы, а потом и румынская таможня. Самсон проделывал этот путь из Литвы десятки раз: там, как он любил шутить, сначала прашевал, затем таксовал, а по вечерам – горевал и видел сны наяву об оседлой жизни с собственной кукурузой. Женщинам после неудачного первого брака он не верил ни на мизинец, на котором в знак протеста и носил обручальное кольцо, женившись второй раз на еще одной красавице – и тоже с соседнего села. Отец только раздраженно причмокнул губами: на те же грабли! Но отец ему не стена – да и никто не стена тому, кто живет в доме без окон и дверей.
Данила же родился в семье, где гогошары не отличали от болгарского перца, а отчим мог проспать всю ночь в собачьей будке, перепутав ее с теплой постелью. Он был из того же злополучного «соседнего села», и тоже недолюбливал Самсона, хоть и работал с ним бок о бок второй год. Еще бы: в детстве юный силач кошмарил недругов с той стороны холма, названного в честь героя войны, неудачно посадившего здесь свой истребитель, а в 16 лет умудрился словить лису, привязать к ее хвосту факел и пустить на жатву «иноплеменников», за что и был поставлен на учет. На дискотеку в чужую Васильевку он приходил не столько кадрить местных Бриджит Бардо, сколько колотить местных Рэмбо. Те не без страха посмеивались над его перстнем с ослиным черепом, но в лицо получали отражение все того же осла.
Самсон возмужал и, перестав быть откровенным приматом, предстал не менее откровенным дельцом. Он и его люди перегоняли на заказ для местных машины. Прошлое напоминало о себе той же ослиной челюстью: получив свежепригнанный «Лексус», зажиточный молдаванин не мог не накрыть Самсону богатую поляну с кувшином вина, а ближе к ночи винопой заканчивался старым добрым мордобоем: силач уже и кодировался, но, кажется, ничего его дикий норов унять не могло.
Боялся Самсона и глава сельсовета – тот тайно отдал ему в аренду колхозные гаражи, но секрет Полишинеля знало все село. Только Федя Арапу, живший у старой церкви, заезжий горожанин, проигравший в карты квартиру, каким-то чудом перехитрил Самсона. Тот пригнал ему «Рено» и по традиции зашел на «ун пахар ку вин». Хозяин нагнал на богатыря такой морок, что тот сам наутро не понял, как продал тому машину, но остался в должниках.
Данила держал эту историю в уме, словно мотив материнской колыбельной, и тоже ждал своего часа. Он не знал цены за убийство дракона: сам становишься тем же драконом. Они делали редкие постои, и следующий был в городке Деж. Пока они пили кофе с сыром кашкавал и ждали чорбу с говядиной и фасолью, в отдалении послышались стрельба и крики.
– Это местные цыгане выясняют отношения, – ответил на вопросительный взор Самсона крупный, с лоснящимся красным лицом дальнобойщик за столиком рядом. – У них своя жизнь. Не трогаешь их – и тебя не тронут. Наши не такие опасные, а с этими каши не сваришь: дай бог, чтоб кипяток тебе оставили.
– А по мне, так можно верить всем, кроме женщин, – охотно вступился Самсон. – Если кошка сядет на сундук, его нельзя будет открыть, не прогнав ее. Вывод один – нехай даже близко к сундуку не ходит! Каждый раз, когда возвращаюсь ко второй жене, боюсь, что она взглянет на меня зелеными глазами первой и обманет. А в этой заварушке я бы с удовольствием поучаствовал!
Данила заметил азартное настроение своего шефа и содрогнулся: эдак они не вернутся и до Пасхи!
– Смотри, как ты зарос, словно снежный человек, – указал он Самсону на зеркало. – Будешь махать гривой, как лев из того мультфильма? На себя не похож. И так на границе на тебя косо смотрели: в твоем паспорте фотография мальчика, который боится грозы и перебирает четки перед экзаменом по географии, а в отражении – человек, который и есть и гроза, и экзаменатор в одном лице. Тут какая-то парикмахерская при кафе: может, пострижешься, чтобы нас не склоняли по всем падежам на досмотре и не принимали за тех грозных Иванов в косоворотках с ружьями наперевес из дурацких фильмов?
– Да уж, так и в лешего превратиться можно, – принял предложение тот. – Был у нас в параллельном классе парень, мы дразнили его Лешим за диковатый вид, а он все кипел в бессильной злобе. Подходит однажды биологичка и говорит: «Что ж вы обзываете парня, он же не Леший, а Леша?». Это здорово, но его звали Артемом – представь, ей было настолько безразлично, что она впрягалась за парня, не зная броду и не запоминая своих же учеников!
Цирюльник с блестяще уложенными набок черными волосами и пробором мастерски обкорнал странника, оставив от львиной шевелюры лишь колючки ежа. Самсон посмотрел в зеркало и не узнал себя. Мать рассказывала ему, что за два года до его рождения согрешила, сделав аборт, – дескать, жили непросто и чего бедность плодить. Он ощутил себя тем нерожденным младенцем, а тоска запела в нем тонким стеблем мать-и-мачехи. Эта не слышанная им ранее песня передалась в наследство и его дочери, которую он не видел сто лет в обед, – а что если существуют зеркала, которые отражают наши слабости и страхи? Он отдал ключи от машины Даниле, бросив, что тот может делать с ней, что хочет, а сам отправился на автостанцию: явись он в свой родной поселок, а не тот, который упорно хотел считать родным, на дорогой машине, а не уставшим от бледных фонарей в темноте и со скромной котомкой за плечами, его бы просто не узнали.
Андрей ПАВЛЕНКО.