Уходили под лед
Зима 1941 года выдалась необычайно суровой. Уже в декабре стужа сковала льдом редко замерзающий по всей ширине Днестр. В один из дней жителей окрестных сел вблизи Рыбницы румынские оккупанты согнали к берегу. Среди них оказались мои тети Александра и Марийка.
Румынские жандармы к месту казни – проруби пригнали 15 еврейских детей из рыбницкого гетто. Мальчишек и девчонок заставили раздеться до нижнего белья и тут же при них стали делить их шубки, кофточки, платочки, штанишки, ботиночки, ссориться, кому и какие достанутся «боевые трофеи» для отправки домой в «Регатул векь» (Старое королевство) своим милым, ненаглядным, самым лучшим на свете деткам.
Мальчики и девочки 8-12 лет уходили под лед молча, и только одна, самая старшая из детей, сильно плакала, звала маму. Когда ее столкнули в прорубь, она, пытаясь удержаться, хваталась за ледяные края. Румыны топтали каблуками ее пальчики, а один из «героев» сильно ударил девочку прикладом по голове, и она ушла под воду.
Пригнали мать с трехлетним мальчиком. Ребенок почувствовал опасность, прижался к матери: «Спать, спать, спать…». Решил, если говорит, что хочет спать, взрослые не станут тревожить. Один из жандармов выхватил его у матери, взял за ноги и, с размаху ударив головой о лед, столкнул в черную воду. Другой тут же застрелил мать.
В годы оккупации в нашем родовом селе Воронково был румынский жандармский пост (6 солдат). Родные вспоминали о них с чувством брезгливости. Они пьянствовали, дрались за еду и выпивку, украденную у крестьян. Белье, постель на улице без присмотра оставить было нельзя. Украдут и отправят домой в свое «Старое королевство». Как воинов их презирали даже немецкие союзники. При появлении советских солдат они бежали, как побитые собаки.
Этим «героям» в центре Кишинева президент Республики Молдова гражданка Румынии Майя Санду установила памятник. При торжественном открытии посол Румынии призвал юношей страны брать с них пример.
Считая Приднестровье частью своего государства, Майя Санду мечтает, чтобы такие же памятники появились и на его территории. В первую очередь на месте бывшего рыбницкого гетто, где были убиты три тысячи наших приднестровцев, в Дубоссарах, где захоронены 16 тысяч человек, в Тирасполе и Бендерах. Нет, запечатленных в камне и бронзе бравых румынских солдат, расстреливающих детей, женщин, стариков, в нашем крае не будет!
Трагедия Гершуновки
Километрах в двух от села Воронково раскинулось село Гершуновка, до войны сплошь еврейское. Население занималось земледелием, животноводством, птицеводством. Гордостью села был ставок, в котором разводили рыбу. И сейчас я регулярно получаю в дар от родственника очень вкусных карасиков, которые поставлялись до войны в Воронково и даже в Рыбницу.
Воронковские модницы шили наряды у знаменитой на всю округу мастерицы Фиры и ее дочери. Еще там работали несколько искусных сапожников, кожевников. В Воронково посиделки по-настоящему не начинались, пока не приходили веселые хлопцы «Герши».
В первые недели войны многие жители соседних еврейских местечек Рыбницы и Резины успели эвакуироваться, а вот гершуновские – нет. То ли не предупредили их, то ли не успели организоваться… Румыны несколькими партиями пешком через Воронково препроводили гершуновских в рыбницкое гетто.
Во время этапирования очередной партии румыны подумали: а зачем обреченных вести в Рыбницу, если их имущество и одежда достанутся не конвою? Ведь так будет несправедливо. Вывели людей за Воронково, расстреляли и закопали тут же в овраге. Гершуновка просто перестала существовать. В нее после войны вернулось несколько израненных солдат в орденах на выцветших гимнастерках. Но куда было возвращаться и к кому? Ныне Гершуновка – маленький дачный поселок рыбничан.
Стал просто землей
В 8-й класс воронковской средней школы пришло несколько мальчиков и девочек из Гершуновки. Подросток Фима сел за парту вместе с моим отцом. Толковым был старательным, дисциплинированным, хорошо учился. Оба отличники. Спорт на всех один, работа в поле и на заднем дворе дома занимала все свободное время. А еще Фима был добрым мальчиком, веселым, с хорошим чувством юмора, всегда готовым прийти на помощь.
Так вышло, что в армию через Рыбницкий военкомат призывались вместе с отцом осенью 1940 года. Попросились в одну часть – в пехотный полк. И оба составили расчет пулемета типа «Максим», стали «Ворошиловскими стрелками».
С боями отступали с Западной Украины до Умани. Вначале бежали. Трое суток вырываясь из окружения, удалось зацепиться за край подводы, на которой везли пулемет, боеприпасы и раненого офицера. Передвигались в полуобморочном от усталости и голода состоянии. Фима не ныл, а говорил все время: «Мне бы хоть одного фашиста убить, тогда и умирать не страшно».
А ближе к Умани начались очень тяжелые, упорные бои. Фима просил отца уступить ему первый номер расчета. Желание отомстить фашистам за свой народ, вероятно, имело место, оно придавало ему силы.
В последнюю ночь заняли новые позиции и окопались. Утром ожидали атаку противника. Незадолго до рассвета позволили себе немного поспать. Вдруг Фима будит отца: «Поговори со мной… Меня сегодня убьют. Зайди к моим. И похорони меня в этом окопе, не бросай так…».
Его убило первым снарядом. Перед отступлением отец накрыл своего друга плащ-палаткой и засыпал землей.
А после войны нашелся старший брат Фимы Наум. Он стал искать его могилу.
Дядя Мейер
В нашем селе при сельсовете работал конюхом старый еврей дядя Мейер. Даже не знаю, было ли это его имя или фамилия… Очень любил и холил своих лошадок, особенно старенькую Нюру.
Воевал. На своих лошадках подвозил снаряды на передовую, отправлял раненых. А его Нюра даже ранена была. Осколок снаряда прочертил рваную линию по ее боку. Но Мейер не дал лошадь забить, говорил: «Она мне жизнь спасла».
В 1947 году был страшный голод, и у некоторых сельчан время от времени возникала мысль съесть мейеровских лошадок. Старый конюх ночевал в конюшне с вилами в самое холодное время, и никто не сунулся.
Отец сказал мне по секрету: «Если будешь первым с ним здороваться, дядя Мейер будет катать тебя на лошадке». Я секретом поделился с друзьями, и мы дружно кричали ему: «Здравствуйте, дядя Мейер!». Он кружил тогда по селу с полной повозкой детворы. Мы пели ему песни: про войну «По долинам и по взгорьям», про любовь «Парней так много холостых» …
Потом он привозил нас в свою чисто убранную каморку. Наливал по большой кружке молока от своей коровенки и давал по куску свежего хлеба. А сам смотрел на нас, смеялся и плакал. Два сына его погибли на фронте, жена и маленькая дочка – в рыбницком гетто.
Николай БУЧАЦКИЙ.
Фото из открытых источников.
