Часть вторая
В незапамятные времена жили в селе Ташлык три кума: Онаке, Тоадер и Петря. И хотя прошло с тех пор лет двести, а то и больше, можно и теперь ещё услышать отголоски истории о том, как эти трое отыскали в родном селе целую лодку или даже ладью, груженную золотом.
Ташлык был в ту пору крохотным поселением, выросшим на каменистых склонах у дороги в степи. Что такое «дорога в степи»? Две колеи, оставленные колесами ногайских кибиток; две колеи, невероятно быстро зарастающие после дождя травой. И хотя дорога сия именовалась «Большой шлях», вид у неё был немногим лучше той, какая показана в отечественном фильме про д´Артаньяна и трех мушкетеров: помните бурьяны, среди которых торчит грубо сколоченный указатель: «Paris».
Но если даже Париж местами сильно смахивал на деревню, что говорить о Ташлыке, на самом краю Дикого поля, откуда столетие за столетием, как саранча, выходили полчища воинственных кочевых народов. Здесь, на территории нашего края у них были стойбища, соседствовавшие с более или менее постоянными поселениями.
На средневековых картах можно видеть ряд уже известных нам названий. Ташлык из их числа. Жили тут и турки, и татары, перешедшие к оседлому образу жизни, были и молдаване, и казаки…
Восемнадцатое столетие выдалось неспокойным для коренных обитателей степи, каковыми на протяжении тысяч лет оставались скотоводческие племена. Ногайцы и татары, прознав о передвижениях большого скопления русских войск, откочевывали на юг и юго-запад, покидали стойбища, разоряли поселения земледельцев, которые, как они знали, с нетерпением ждали помощи православного царя, а значит, могли оказать русским полководцам ту или иную помощь, пусть даже в качестве проводников. Падкие на добычу иноверцы, естественно, увозили накопленные богатства с собой, если, конечно, успевали.
Награбленное у польских магнатов в северных землях везли по Большому шляху через Ташлык. В тот раз что-то у турок и татар не заладилось. Как не заладилось в Вада Турково (по местной легенде, переправляясь через речку, турки опрокинули целую повозку с золотом; отсюда и название, в переводе – «турецкий брод»).
В какой-то момент стало ясно, что дальше доставить на юг сокровища, добытые пролитием людской крови, не удастся. Перебив немногочисленных жителей Ташлыка, басурмане выкопали в земле большую продолговатую яму, опустили в неё лодку, которую затем под завязку нагрузили золотом. Потом яму засыпали, закидали кусками глинобитных стен и плетневой, крытой камышом церкви, разрушенной собственноручно. Получилось нечто наподобие кучи строительного мусора. Но и этим дело не ограничилось. Старый-престарый татарин, сохранявший верность домусульманской религии (то есть шаманизму), произнес над лодкой с золотом страшное заклятие, в том духе, что если отыщет его кто другой, чтобы принесло оно такому человеку сплошное горе.
Так, или примерно так, эту историю долгое время рассказывали в Ташлыке. Но в любом случае выходит, что татарские сабли и стрелы настигли тогда не всех, кто-то должен был выжить, чтобы рассказать остальным про лодку с золотом. Лодка – не иголка, спрятать её не так просто. Однако, если учесть, что и на родное пепелище народ мог возвратиться далеко не сразу, и что расположение самого поселения, как отмечают старожилы, менялось, и что стремительно, буквально на глазах всё покрывала буйная степная растительность, найти клад оказалось непростым делом. Тем временем легенда, как снежный ком, обрастала подробностями, деталями, которых не было прежде. И вот уже речь идет не о какой-то там захудалой лодке, а о целой ладье.
А как умел завладеть вниманием слушателей краснобай Тоадер! Когда они с кумовьями Петрей и Онаке собирались вместе, Тоадер, не переставая, сыпал легендами да прибаутками. Три кума, воспользовавшись некоторым затишьем в степи, в минуты отдохновения от трудов праведных охотно потягивали прохладную брагу в погребке.
Тоадер был самым веселым, жизнелюбивым, а какой хваткий, предприимчивый! Не раз Домника, жена Онаке, ставила кума Тоадера мужу в пример. Казалось, никакая нужда не может вогнать его в уныние. Петря гордился, если Тоадер за что-то его хвалил. Хотя, по правде говоря, чаще всего кум Тоадер нахваливал самого себя. Онаке же был простоват, даже в чем-то наивен, над чем не считалось зазорным дружески подтрунивать; он не протестовал.
Все трое удили в камышах рыбу, ходили в лес собирать дикий мед, ставили силки на дичь в плавнях и в дубовой роще. От браги ли, от медовухи ли, а только однажды, затронув в очередной раз тему турецкого золота, решили они попытать счастья. В самом деле, ведь если не они, то кто? И как будет обидно, если груженную золотом ладью в итоге найдут какие-то дураки. Добро бесхозное, зачем же ему пропадать! Только ленивый не подберет того, что лежит прямо под ногами.
И они, сговорившись, что в случае успеха разделят добычу поровну, горячо взялись за дело. Поскольку никаких специальных примет не существовало, а с чего-то начать поиски было нужно, приняли соломоново решение: начали с огорода кума Тоадера. Не там ли спрятана лодка? Перекопали по осени – нет, не там. Другой бы на месте Тоадера расстроился, а тот ещё зубоскалит; уж такой он, весельчак Тоадер.
Потом ранней весной принялись за огород Петри – и снова неудача. Решили было взяться за третий участок, да жена Онаке успела посеять там горох. Одним словом, женщина. А тут и солнышко стало припекать: и на своем огороде работать жарко.
Шутки ли ради, но как-то раз, когда все трое приятно проводили время в погребе у кума Онаке, Тоадер подал блестящую идею. «А что, православные, – сказал он, лукаво покручивая ус, – а не копнуть ли нам прямо здесь». Погреб, и правда, ничем не хуже огорода, особенно если всё равно не знаешь, где копать.
Сказано – сделано! Онаке отгреб в сторону на земляном полу солому, достал заступ и, подбадриваемый Тоадером с Петрей, копнул разок-другой. И каково же было его удивление, когда почти сразу при слабом свете чадившего в плошке фитиля, среди комьев земли и остатков соломы призывно, жизнеутверждающе блеснули первые червонцы.
Сомнений быть не могло: они нашли клад. Петря, который к тому времени отобрал у кума Онаке заступ, даже отщепил кусок прогнившего, трухлявого дерева…
Носовая часть лодки уже показалась из земли. К ней было приделано большое кованое кольцо, а к тому – цепь. Сначала все трое подумали, что цепь золотая. Но это уж слишком! Разве не довольно им и того золота, что лежит внутри? Россыпями попадались полновесные золотые монеты, всевозможные украшения, браслеты, перстни, увесистые сосуды из драгметалла. Одним из таких сосудов кум Тоадер и саданул отвлекшегося на золото кума Онаке по затылку. Бил, что называется, наверняка.
Стояла звонкая летняя ночь. Пели сверчки, где-то неподалеку ухала сова. Потом на краю села залаяла собака. Два кума переглянулись. Тоадер велел Петре молчать, тот кивнул. Решено: за ночь они перетаскают золото в дом к куму Тоадеру, а тело несчастного Онаке зароют прямо тут, в погребе, на месте ненужной более лодки. Сверху можно настелить соломы, никто ничего и не заметит. Старосте скажут, что выпили больше обычного, потом пошли на ночной лов; вот кум Онаке спьяну и вывалился из лодки, бултыхнулся в реку…
План созрел, но тут как назло Домника наверху кликнула мужа. Тоадер немедленно послал Петрю ей навстречу: женщина ни при каких обстоятельствах не должна была спускаться в погреб. Тот выбрался и как в воду канул. Ждал его Тоадер, ждал… Хоть он и поставил себе задачей завладеть всем золотом единолично, а понимал: за одну ночь такого богатства ему не перетаскать. Надо было идти самому разбираться, что к чему.
Оказавшись на свежем воздухе, Тоадер сразу увидал кума Петрю, лежавшего почти у самого входа, на траве. Петря был мертвецки пьян. «Вот дурак!» – плюнул в сердцах Тоадер, но ничего не поделаешь, придется ему заканчивать дело без помощника. Он сбегал к себе за мешками, спустился в погреб. Но едва сошел по земляным ступенькам, как чуть не лишился рассудка; такой его объял ужас. Посреди погреба стоял бледный, с закатившимися глазами Онаке. И не то что золота, даже намека на яму… Тоадер лишился чувств.
На следующее утро все трое, конечно, оклемались. А вот Тоадер так и не смог снести удара судьбы. Он не допускал мысли, что виноват во всем хмель, поминал «татарское колдовство», жертвой которого они якобы стали. По правде говоря, Петря с Онаке считали так же.
После «истории с лодкой» кум Тоадер растерял весь былой запас жизнелюбия и был, как говорится, не в себе. Он почти не выходил из дома. Онаке до самой смерти не разговаривал с ним и с Петрей. И пускай вся история была только наваждением, изменить к друзьям отношения он уже не мог. Дальнейшие поиски Петря продолжал один, уверенный в том, что золото ещё появится, пусть и в другом месте; если не лодка, то хотя бы цепь… Несколько раз, как одержимый, Петря тащил за цепь из конуры дремавшего сторожевого пса.
Онаке уже не было в живых, когда вдруг в голову Петре пришла спасительная мысль: если ладья с золотом заколдована, отыскать её поможет тот, кто неподвластен колдовству, то есть человек с чистым сердцем, святой… Выше Дубоссар, как он знал, жил в пещере один подвижник по имени Михаил. Пустынножитель, как говорили, был занят строительством храма. Беда в том, что помощников у него не было. Петря тотчас отправился к святому труженику и не без труда убедил его помочь в поисках груженной золотом ладьи, пообещав, что даже в случае неудачи (ибо отец Михаил настаивал, что далеко «не чист сердцем») выделит из своего хозяйства для благой цели коня. И тогда с помощью тягловой силы он, Михаил, сможет возить камни на гору, где дал Господу слово поставить церковь.
На этом наша история заканчивается, так как доподлинно неизвестно, была ли обнаружена лодка с золотом в Ташлыке или нет. Иные утверждают, что, как минимум, часть сокровищ кому-то из сельчан, или даже самому отцу Михаилу, всё-таки удалось разыскать, и она, эта часть, впоследствии пошла на строительство церкви. Но не в Михайловке, названной так в честь первопроходца, а в Ташлыке: очень красивая церковь, с белыми, как паруса, стенами, на высоком месте. Словно ладья…
Николай Феч.