На днях встретила бывшего одноклассника. Я не сразу узнала его. Взрослый мужчина, немного уставшее лицо, седина в волосах… И только знакомые со школы глаза с задоринкой выдавали в нем того, кем был он много лет назад – шустрым мальчишкой, грозой нашего класса и занозой для многих учителей. Мы неловко поздоровались, мне было не по себе от того, что не сразу его узнала. Нам особо не о чем было говорить, разве что спросить, как дела да где живешь, по-прежнему ли в районе школы, как и в детстве…
Дела оказались не очень, серьезно болеет отец, ему требуется каждодневный уход. Да и сам болеет, а жизнь как-то не сложилась. В ответ – мои слова поддержки, общие фразы о том, что жизнь непростая штука, но вопреки всему нужно держаться. Как неловко мы встретились, так же и разошлись, на полуслове. Одноклассник, смутившись тем, что позволил себе слабость пожаловаться, скомканно попрощался. У меня же от встречи остался осадок. Потому что не нашла нужных слов. Потому что совершенно ничем не смогла помочь…
Я иногда встречаю их, весточки из моего детства. Бывших одноклассников. Мальчиков и девочек из математического «В» класса. Правда, у девочек морщинки у глаз, а у мальчиков угрюмые лица. Все куда-то спешат, все задумчивы и серьезны. И это независимо от того, успешен ли в общепринятом смысле, удачно ли устроен в жизни, благополучен ли. Мои мальчики и девочки как-то постарели, ссутулились, выцвели. Кто-то осунулся, словно высох, кто-то приобрел внушительные размеры. Мальчики и девочки стали скучными дяденьками и тетеньками. От прежних – почти ничего. Разве что глаза. Да и те потухшие, поблекшие, повидавшие виды. Сколько дорог и преград прошли и преодолели эти мальчики и девочки, знают только они. И каждому есть о чем рассказать, но они не станут. Может быть, даже начнут, а потом неловко и смущенно оборвут самих же себя на полуслове, понимая, что у каждого свое. У каждого своя война. И кому какое дело до твоей. Каждый бережет силы для своего сражения, готовится к прыжку, внутренне собирается, пружинит тело. Потому и глаза у всех задумчивы, а лица сосредоточены. Потому от мальчиков и девочек из моего детства практически ничего не осталось. Только имена и воспоминания. Разве что только они.
А в конце осени воспоминания о детстве острее всего. Скоро Новый год – праздник всех детей и всех взрослых, которые когда-то были детьми, которые хоть немного еще помнят, как это – быть ребенком. Уметь мечтать, уметь верить, не требуя доказательств веры. Не требуя инструкции к чудесам. Помнят еще, что для детей чудеса кругом и во всем. В неожиданном приходе гостей, в неспешном разговоре родителей на кухне, в списке покупок к новогоднему столу, в мамином хитром переглядывании с отцом, прячущим что-то за спиной, и в легком скрипе дверцы шкафа затем. В перебирании старинных елочных игрушек, сопровождающемся родительскими рассказами: «Этот фонарик из «Бременских музыкантов», а этот шар купила в Одессе еще твоя бабушка. Видишь, как он расписан, это ручная работа». И ребенок будет снисходителен и даже терпелив к этим взрослым воспоминаниям и смешной, слишком сентиментальной для него ностальгии. «Испанский стыд», – подумает он. А когда вырастет сам, то станет так же рассказывать своим детям о шарах и фонариках на елке. И в свою очередь его дети-подростки с легкой усмешкой в уголках губ выслушают, снисходительно и даже терпеливо.
А после Нового года будет встреча с выпускниками. В феврале. Я не люблю этих встреч, я на них не бываю. Избегаю неловких ситуаций, когда встречаются давно уже чужие люди, которые, возможно, никогда и не были своими, и натужно беседуют, и деланно улыбаются. Мне неинтересно, у кого какая машина, статус, должность, сколько детей. Мне искренне все это неинтересно, до зевоты, которую из вежливости приходится прятать, стиснув скулы. Родные люди и так со мной, без февральских встреч. Без бала лицемерия. Я не люблю этих встреч еще и потому, что они слишком явно обнажают, как безжалостно ко всем нам время. Предпочитаю помнить все и всех такими, как были в детстве. Предпочитаю не смотреть реальности в глаза, она мне ни к чему. Мне «к чему» то, что сейчас: мои родные, мои муж и сын, мои друзья из прошлого, которые остаются моими друзьями и в нынешнем. Потому не вижу разницы между ними прежними и сегодняшними. И меня это более чем устраивает.
В один из вечеров школа, в которой я когда-то училась, зажжет свет в актовом зале, а затем и во всех кабинетах старшего корпуса. К ней начнут стекаться девочки и мальчики с сединой на висках и морщинками у глаз. Они станут толпиться в холле, где, скорее всего, уже не висит портрет Ленина, где, быть может, нет уже и Доски почета с портретами лучших из лучших. Состарившиеся мальчики и девочки, нарядные и возбужденные, надушенные и приосанившиеся, станут изображать удивление, радость, даже восторг. Будут вздыхать и охать, вытирать слезы с глаз, осматривать все кругом, проходя по коридорам, украдкой поглядывать в зеркала и причитать: «А помните… А помните…». Потом они вернутся домой, в свои семьи или свои пустые квартиры, уставшие, выжатые как лимон, изнуренные. А школа потушит свет в классах и коридорах. И на следующее утро в нее придут настоящие мальчики и девочки, чтобы умнеть, выдирать лидерство, задвигать тихонь, учиться быть большими людьми или тренироваться в мастерстве только лишь ими казаться…
…Я иногда встречаю их, весточки из моего детства. Бывших одноклассников. Мальчиков и девочек из математического «В» класса. Правда, у девочек морщинки у глаз, а у мальчиков угрюмые лица. Я улыбаюсь им с уважением. Всем нам чуть-чуть за 40, а это заслуживает уважения. Многие из нас уже знают, что такое потеря, что такое нестерпимая боль, почти все знают, что такое преодоление невозможного. И так хочется все эти знания и весь этот опыт вырезать, как при монтаже, но никак… Вырезать – никак. Вернуть – никак. Поменять – никак. Поэтому я всегда при встрече вежливо здороваюсь и улыбаюсь с уважением своим весточкам из детства. Ведь для кого-то я такое же напоминание из прошлого.
Татьяна Астахова-Синхани.
