118 быстрокрылых белых птиц качаются на морской волне над местом гибели атомной подлодки. 12 августа 2000 года навсегда войдет в новейшую историю России. Именно в этот день в Баренцевом море потерпел аварию один из наиболее совершенных кораблей российского Военно-морского флота – атомная подводная лодка К-141 «Курск». Эта катастрофа привела к гибели всего экипажа лодки, в скорбном списке погибших 118 человек.
По сей день не раскрыто множество вопросов, связанных с этой трагедией. От общества скрывают правду, и будем ли мы когда-нибудь знать истинные причины гибели К-141, не знает никто.
В который раз убеждаюсь, что наш Тирасполь славен своими людьми. Земляки – всюду, и какие! Владимир Михайлович Навроцкий, капитан 1-го ранга в отставке, тоже фигура заметная. Жил в Тирасполе, здесь учился, окончил шестую школу, потом поступил в Киевское военно-морское политическое училище… В нашем городе живет его отец – в прошлом профессиональный военный, участник Великой Отечественной войны, человек активной жизненной позиции. Живут многие знакомые и приятели, с которыми он старается поддерживать дружеские отношения. Владимир Михайлович – один из тех, кто ровно восемнадцать лет назад по всем радио- и телеканалам доносил до нас хронику событий, связанных с трагедией атомной подводной лодки «Курск». Тогда, будучи начальником пресс-службы Северного флота и согласно должностным обязанностям, был на острие тех событий, которые уже произошли и происходили в далеком от нас суровом Баренцевом море.
Встречи, встречи, встречи… Сколько их было тогда! С командирами высокого и не очень высокого ранга, офицерами и рядовыми матросами, родственниками ребят, оставшихся в подлодке… И, конечно же, со своими коллегами – военными и гражданскими корреспондентами. Не раз виделся и беседовал он с известным в то время журналистом радио и телевидения России Аркадием Мамонтовым, который вел репортажи с места гибели «Курска».
Михаил Иванович Навроцкий, отец нашего земляка и мой старый приятель (с ним по молодости довелось даже когда-то вместе работать), по-свойски откровенничает: «Помню, включаю телевизор и слышу знакомый голос. Неужели Володя, мелькнуло в голове. Точно, сын. Потом не было такого дня, чтобы его не видел и не слышал. А сколько дома мы с ним о «Курске» переговорили в те дни, когда он приезжал в гости?! Конечно, многое знает он о той трагедии, как-то мне даже сказал: «Курск» – в моей жизни отметина навсегда, гибель подлодки заставила многое пересмотреть и убедиться, что человек сильнее стали, может любое горе перенести». Знаю, как переживал Володя, ему довелось многое увидеть, а сердце ведь не нейлоновое». Дальше старший Навроцкий вновь коснулся знакомых сына, о которых он ему рассказывал. И вновь прозвучала фамилия Аркадия Мамонтова. Михаил Иванович достал сохранившуюся «толстушку» – «Комсомольскую правду» за 8 сентября 2000 года с его статьей «Двадцать кораблей, как птицы, кружили над местом аварии». «Чтоб вспомнить, лучше прочесть», – произнес он. Я пробежал глазами статью. Некоторые выдержки из нее, где ведущий журналист РТР отвечал на острые вопросы читателей и сотрудников «Комсомолки» в формате «Прямой линии», привожу дословно, дабы воскресить в памяти одних, кто слышал об этой трагедии. Другие пусть узнают, что было такое.
«… – Здравствуйте, беспокоит вас Петербург, жена командира спасательного аппарата «Бестер» Подкопаева Ирина. Аркадий, вы не раз сталкивались с моим мужем в море. Как думаете, все ли сделали спасатели, чтобы вытащить ребят?
– Я прекрасно помню вашего мужа. Мы вместе были на «Сиуэй Игл» и летели в Видяево на вертолете. Спасатели работали на пределе, помню, мы даже повздорили, не чураясь крепких выражений. Но низкий поклон вашему мужу и другим морякам. Они сделали все, что было возможно, и даже больше того.
– Я хотела просто сообщить, что пока муж был на Севере, нашу семью попросили освободить комнату в общежитии Военно-морской академии, где мы жили. Завтра нас выселяют на улицу.
– Давайте я запишу ваш телефон. Думаю, когда командование флота прочтет «Комсомолку», оно поймет, что такими людьми, как ваш муж, разбрасываться нельзя. Когда уже ничем не поможешь мертвым, нужно беречь живых…
– Меня зовут Радмила, я долгое время проработала в центре атомного судостроения в городе Северодвинске, сейчас я там уже не работаю. Но вот на второй день у строителей появилась странная догадка, что лодку протаранили свои корабли. Те, которые были на стрельбах. У вас нет на этот счет своего мнения?
– Я вам не могу сейчас сказать точно о каких-то версиях, которые сейчас являются основными. Я знаю, что правительственная комиссия решила оставить три версии, которые имеют место быть. Что касается тарана лодки. На «Петре Великом» экипаж более 600 человек. И если бы «Петр Великий» протаранил лодку, то кто-нибудь проговорился бы.
– Разговор идет о крейсере «Адмирал Кузнецов». Если его сейчас отправят в длительное путешествие, шестимесячное, то это значит, что это совершил он. Почему-то на него все подумали. Но называют еще крейсер «Адмирал Чебаненко». Мне кажется, что комиссия обязательно должна проверить все эти три крейсера – все равно на них останутся какие-то следы. Я хочу, чтобы они знали, что нельзя скрывать все это.
– Я не думаю, что начнут скрывать, потому что работа комиссии под пристальным общественным вниманием.
– Аркадий, здравствуйте. Меня зовут Марина, я из Москвы, мне 35 лет. Я звоню для того, чтобы сказать вам спасибо. Как вы считаете, было бы честнее родственникам сразу сказать, что большинство отсеков затоплено и люди погибли мгновенно, и не давать им этой призрачной, ненужной надежды?
– Марина, может быть, это было бы честнее, если бы была полная информация о том, что с самого первого дня, по крайней мере, когда мы появились, мы говорили о том, что сильно разрушены первый, второй, третий, четвертый отсеки. И что разрушен мозг лодки – рубка. Мы говорили об этом. Это значит, что наверняка там имеются жертвы. Живые люди могли находиться в восьмом, девятом, шестом отсеках, и за них шла борьба. Но вы знаете, когда мы прилетели в Видяево с борта «Петра Великого», ко мне подошли три женщины – жена и две матери членов экипажа. Я не мог сказать им, что экипаж погиб, просто не имел на это права. Пока мы не достали оттуда этих ребят, мы говорить о том, что они погибли, не можем. Просто не можем и все.
– Да. И еще, наверное, это немножко цинично, но я думаю, что трагедия – это для тех, у кого там дети были на срочной службе. А все остальные- это как бы рядовой момент, предусмотренный контрактами.
– Нет, Марина, я не считаю так. Человеческая смерть никаким контрактом предусмотрена быть не может.
– Североморск, Аксенов Александр Дмитриевич. Спасибо за вашу честную работу. Вопрос у меня один: командующий Северным флотом Попов знает о причинах аварии –да или нет?
– Я думаю, что нет. По крайней мере когда мы разговаривали на борту «Петра Великого», у него, я вам должен сказать, не было никакой подготовки.
– Это видно было. Что он думает, то и говорит.
– Да, у него было одно убеждение – это было столкновение.
– Здравствуйте, Аркадий. Вас беспокоит Валерий Павлович из Санкт-Петербурга. Я в молодые служил на Балтийском флоте, четыре года на крейсере «Свердлов», мне ситуация понятна. И из-за этого я как личную трагедию воспринял эту катастрофу с «Курском». Я хочу у вас спросить: когда передавали прямую речь Попова, к которому я тоже с симпатией отношусь, он сказал, что всю оставшуюся жизнь посвятит тому, чтобы найти человека, который организовал эту катастрофу, и посмотреть ему в глаза…
– Вячеслав Алексеевич Попов, на меня этот человек произвел очень глубокое впечатление. Знаете, когда с оружием в руках идешь на врага, нужна смелость. Но большая смелость нужна, когда ты идешь в прямой эфир и когда на тебя смотрят родственники тех моряков, которые остались в подлодке «Курск». Я думаю, что он говорил об одной из версий. По его мнению, наверное, она важная очень – это столкновение подлодки «Курск» с каким-то объектом. Я думаю, что он считает это для себя делом чести найти, кто это сделал. Другой вопрос, что это всего лишь одна из версий, конечно, многих вещей не могу вам сказать – я их не знаю. Адмирал есть адмирал. И если он считает нужным сказать, он это говорил.
– Здравствуйте, беспокоит Владимир Слюньков, город Северодвинск. Вот в «Комсомолке» была информация от норвежских спасателей, что лодка наша лежала нормально и доступ к люку тоже был обеспечен. Вы как -кто можете это объяснить?
– Я не знаю. Это норвежцы говорят после событий. Но мы видели, что наши спасательные средства действительно хорошие, но старенькие, к сожалению. И откачивать воду было невозможно. Поэтому та техника, которая была у норвежских спасателей, превосходила нашу в несколько раз. Это понятно. Поэтому они так быстро люк и открыли.
– Меня зовут Станислав, из Санкт- Петербурга. Скажите, вокруг, вы стояли там рядышком, плавало что-нибудь на поверхности или нет?
– Мы не видели ничего.
– Это подтверждает догадки – целая она лежит там, понимаете.
– Военные говорят, что они ее осматривали с помощью телекамер, что носовая часть сильно разрушена.
– Еще вопрос: там говорят, что проводился постоянный радиационный контроль.
– Да. Норвежцы повесили аппарат специальный, который имеет радиационный контроль. И, по крайней мере, когда они там были, они проверяли радиацию.
– А вы пока на корабле были, не слышали такую формулировку: подрыв крышки реактора?
– Нет. Такого точно не слышал.
– Добрый день. Это Наталья из Москвы. Я не пропускала практически ни одного выпуска. Во время одного репортажа вы произнесли фразу «место гибели». Это была оговорка?
– Вы знаете, это была оговорка. Когда происходят такие страшные события, понятно, что все знают, что жертвы есть, но до последнего момента и мы, и матросы надеялись. Я даже сейчас не могу сказать о тех моряках, хотя уже траур прошел, некоторые находятся в лодке, что они погибшие. Пока их не достали, пока не увидели, говорить об этом мы просто не имели права. А то, что я оговорился, – просто сильное напряжение, мы первые три дня практически не спали. Тем более вещание с корабля, когда каждое твое слово имеет большой вес. Работа была очень тяжелая и ответственная. Мы старались ее делать, как могли
– Аркадий. это из Раменского Александр Виноградов. Вот вы были в эпицентре событий этой катастрофы. Действительно ли глубоководным водолазам запретили подплывать к корме атомной лодки?
– Нет. Глубоководные водолазы как раз работали на корме, где находился один из спасательных люков, и им никто не запрещал, они могли свободно работать в этом месте. Другой вопрос: к носу лодки они не ходили в первые дни, потому что это атомная военная подводная лодка, атомный крейсер России. Водолазы – граждане другого государства. Тут, естественно, возникали вопросы. Но потом, буквально через несколько часов, и эти проблемы были решены, и водолазы могли работать и на корме, и в середине. Дело в том, что носовая часть лодки была уже сильно разрушена. Они же спасатели, а не эвакуаторы тел погибших. Они находились в том месте, где могли находиться живые еще моряки, поэтому они занимались спасательными работами.
– Ты даешь высокую оценку нашим спасателям. В интервью «Комсомолке» норвежские спасатели утверждают, что и люк на «Курске» открылся легко, и лодка лежала ровно. Неужели наша техника на таком пещерном уровне?
– Сами-то аппараты хорошие. Но настолько все это бесхозное, запущенное… Во время спасательных работ мат стоял жуткий. А мужики в батискафы лезли все время. Батискаф однажды наполовину затопило. Пришлось применять экстренное всплытие… Мы пытались снять действия спасателей и на «Рудницком», и чуть не утонул начальник пресс-службы Северного флота (от автора: это про Владимира Михайловича Навроцкого сказано). Большая волна, веревочная лестница по борту. Худосочный матросик держит страховочную веревку… Свою единственную камеру, обмотанную полиэтиленовым мешком, в сетке, мы спускали в катер. Он чуть было не сорвался.
– Аркадий, каковы твои ощущения после «Петра»? Вот Путин говорит, что у нас вся страна такая –везде, где тонко, там и рвется…
– Раньше мы говорили – дойдем до черты. Мне кажется, что сейчас мы эту черту перешагнули. То, что случилось с лодкой, с Останкинской башней, будет периодически повторяться. Наступил износ техники в глобальном масштабе. Взять тот же «Петр Великий» – много ракет, пушек, а кают-компания нищая… Чем питается морской офицер? Хлеб, масло, каша, суп из перловки и макароны с тушенкой. На ужин – рыба. Как они живут в Видяево, это просто полный улет… А еще виновато человеческое равнодушие. Помню, приезжаем в Мурманск, а там люди в гостинице пьют водку, музыка, смеются, веселятся. Только потом все поняли, что все мы – мыши на одном корабле…
– Все видели на экране, как командующий Северным флотом адмирал Попов объявил в прямом эфире о гибели экипажа и снял пилотку. А что было потом за кадром?
– На «Петре» до последнего верили, что все живы. Слово «погибшие» вообще старались не произносить. Но все понимали, что 18 августа – критический и страшный день. С адмиралом Поповым все получилось неожиданно и специально не репетировалось. Я сказал ему, что настало время пойти и объясниться в прямом эфире с теми, кому вам придется смотреть в Видяево в глаза. И не знал, что он сделает именно так. Думал, по- военному скажет речугу… После эфира он стоял на шкафуте и курил. Я даже не решился к нему подходить… А потом на корабле наступило такое ощущение безнадеги… Что нет техники, с помощью которой можно спасать людей. Что каждый поход в море – как русская рулетка. Ведь двадцать кораблей, как птицы, крутились вокруг места аварии! Один матросик часа три стоял у борта и плакал…
– Расскажи об интервью с Президентом.
– Все происходило в авральном порядке. Меня разбудили в гостинице в Мурманске. За пятнадцать минут вылетали. В костюм переодевался на Варшавском шоссе уже в машине. Не было даже времени попить, и шеф президентской администрации Волошин принес мне минеральной воды уже в Кремле. Путин попросил меня зайти к нему за пятнадцать минут до начала съемок. Я ему сказал, что нужно менять весь флот и особенно спасательные средства. Путин согласился – нужно менять. Он и угадал, какой вопрос меня мучит больше всего, про иностранную помощь.
– Какое впечатление произвел Президент?
– Очень жесткий человек. Эмоции были видны только по глазам».
…Мы еще долго со старшим Навроцким говорили о «Курске», просматривая эти и другие газеты, которые он собрал в то время и хранит до сих пор. «За живое затронуло это горе, – говорит он. – Конечно, еще и потому, что к нему был причастен мой сын. Ведь он, как и Мамонтов, одним из первых получал информацию об этом ЧП, анализировал ее, передавал начальству, а потом стране. Сейчас он живет в Москве, далеко от Баренцева моря, но 12 августа, в этот скорбный день, знаю, с бывшими своими сослуживцами соберется в Североморск, потом и в Видяево, чтобы спустить на волны живые цветы и помянуть героических 118 российских моряков. Как-то раз, говорил он, на месте трагедии они насчитали столько же белокрылых чаек, качающихся на волнах. Наверняка это было случайностью, кто его знает. А, может, они снова соберутся здесь? Если верить словам присутствующего тогда архиепископа Мурманского и Мончегорского Симона – «Это не наваждение, это свыше спущено».
Мне почему-то захотелось позвонить Владимиру Михайловичу в Москву и просто услышать его голос, поговорить. О сегодняшнем нашем дне, о жизни, о его родном Тирасполе. Позже я так и сделал.
Александр ДОБРОВ.
