«Я точно помню,
Он никогда не сбрасывал газ,
Даже если перед ним стена».
Андрей Макаревич.
Портретные блики памяти. Володя Кормышкин смеется часто и от всей души, запрокидывая красивую крупную голову. Смеются его глаза раскосые, «татаро-монгольские», ямочки на щеках, рот до ушей. Как смеется человек или поет, таков он и есть на самом деле – положительные эмоции редко контролируют. Да ему-то, тем более, зачем? Вот он – Вовка. Весь – импульс чувств, гордый и независимый человек.
Я смотрю на него сквозь прозрачную стену летнего ливня, стоя под спасительным козырьком подъезда. Он, мокрый и смущенный, протягивает мне на огромной ладони две блестящие и крупные капли дождя – серебряные серьги из речного перламутра: «Это тебе. Сувенир с Алтая». Вовка – мастер золотые руки. Из тех потомственных мастеровых, что прекрасно знают цену своего труда, но не кичатся понапрасну, а если уж берутся за работу, то сработают виртуозно, «без дураков». Сколько лет прошло, а мотор на старенькой «Ниве» урчит себе без перебоев, тикает. Но он не мог жить так спокойненько, по служебным часам от и до, от и до. Правдами и неправдами уходил, убегал, улетал. Экстрим, походы, другие места, новые люди и старые друзья – вот и развернулась душа настоящего туриста, и запела, и засмеялась от полноты жизни. Да, он «жил километрами, а не квадратными метрами». Володя был из породы деятельных романтиков: сплавлялся на байдарках и плотах по самым опасным горным рекам, не раз поднимался в горы, исследовал пещеры. Ему нравилась борьба за выживание в агрессивной природной среде, когда каждый спуск и подъем – победа всех и в то же время каждого в отдельности над собой.
Летом 92-го он никуда из Дубоссар не уехал. Вместе с друзьями взял в руки оружие и не выпускал его до конца вооруженного конфликта. И если длился он недолго и на небольшой территории, само понятие «война» не стало менее страшным. Помню, даже картошку копал с автоматом за плечом, да все с шутками и прибаутками. Так привык всех бодрить. Я смотрела на него, будто смотрела хронику войны во Вьетнаме. Они так же, с автоматами на потных спинах работали на своих рисовых полях в 60-х. Кадры трудовых и военных будней крутились в телекалейдоскопе. Помню, двухлетняя моя дочка Саша сказала, мельком взглянув на экран: «Мама, я туда не хочу!». И вот мы здесь, мужчины, женщины, дети, в заложниках очередной политической игры на огромном поле постсоветского пространства.
Горячее лето 92-го собрало смертельную жатву. Осень оплакала красным вином и хлебом убитых друзей. Будто перевернулась страница не только летописи истории, но и каждой конкретной судьбы. И с этого серого, даже не белого листа нужно было начинать жить заново, как-то по-другому. Казалось, что все из города уехали искать лучшей доли. Завод не закрыли, но работы не было и денег тоже.
А Вовка? Отпрыгал «положенное» на костылях после ранения ноги. Он за деньги никогда всерьез не переживал и теперь хорохорился: «Мне что для жизни надо? Мне много не надо. Кусок хлеба, луковица да стакан вина». Что хотел, то и имел. Только жене и дочке такое меню не нравилось, они и ушли. Лето – зима, зима – лето.
Аккурат под Ивана Купала снится, будто стоим мы с ним на автобусной остановке в огромном и пустом городе. Дома одинаково высокие и светлые. Он торопился куда-то уехать. Желание его было настолько сильным, что и я подхватила авоськи с торчащими из дырок продуктами. Да не пускают меня сумки, к земле тянут…
Утром звонок в дверь: «Вовки больше нет». И первая мысль между явью и сном: «Вовка! Зачем?».
Елена Степанова.
г. Дубоссары, 2004 год
