Недавно в темной кладовой наткнулась на старинную железную коробку. Бабушки давно нет на свете, а она лежит себе и по-прежнему полна разных пуговиц. Больших и маленьких, новеньких и потертых, срезанных со старых кофт, штанов и пальто. Вот эти маленькие белые с четырьмя дырочками я видела очень давно на нательной рубашке у покойного деда. Как много их здесь! Рядом бабушкина перламутровая бело-розовая красавица со стертым золотым ободком… Помню, это с ее платья в мелкий розовый цветочек на коричневом поле. В нем бабушка пришла к нам после службы в церкви. Из плетеной корзины она выложила на стол краснобокие «свяченые» яблоки, и мы с сестрой обмакивали их в налитый ею в блюдца прозрачный мед и зачарованно смотрели, как он струится.
К вечеру началась гроза. После каждого раската грома бабушка крестилась, приговаривая: «Спаси и сохрани нас, Царица небесная!». А я, просвещенная природоведением четвероклассница, смеялась и толковала ей о круговороте воды в природе, убеждая, что гром бывает вовсе не оттого, что Илия Пророк едет по небу на колеснице. Она только смотрела на меня своими прозрачно-голубыми строгими глазами и укоризненно качала головой.
В ее низеньком, уютном доме перед занавешенной вышитым полотенцем иконой всегда горела лампадка. Как-то я тайком взобралась на стол и долго всматривалась в икону. В ореоле колышущегося от моего дыхания огонька я увидела, что это обыкновенная разукрашенная фотография. Иисус, молодой, красивый, с длинными кудрями и бородкой, стоял под деревом. В руках у него был посох, рядом паслись белые овечки. Вдали виднелись таинственные темные холмы, над ними, прорезанное светлыми лучами, сияло голубое небо. Сердце мое вдруг сильно забилось, и губы сами прошептали: «Господи Иисусе, спаси и сохрани!».
Летними вечерами, набегавшись вволю, лежа в постели и погружаясь в сладкую дрему после знойного дня, я слышала, как молится бабушка, но не могла разобрать слов. Она разговаривала с Ним еле слышно, как бы по секрету… Наивная, как мне тогда казалось, тихая вера моей неграмотной бабушки была и осталась для меня чистой и светлой тайной.
Бабушка почти не рассказывала о себе. Под иконой висел старинный портрет ее покойной мамы. Она умерла рано и стала для бабушки вроде святой. Рядом висела большая крашеная рама с разными фотографиями. Небольшие, с резными краями, они налезали друг на друга и как будто говорили мне о чем-то важном, чего я никак не могла разобрать. Иногда бабушка рассказывала о том, чьи на фото свадьбы, кто чей родственник, племянник или дядька и где они сейчас. Крестясь и шепча молитву, поминала тех, кого нет. Одного ее брата повесили, он был за коммунистов, другого зарезали, он был против них. А третий еще подростком уехал, как она говорила, в белый свет. А к ней, полусироте и бесприданнице, в шестнадцать лет посватался мой дед. Сватать приехал он франтом, в фаэтоне, и ее отец, женолюб и гуляка, сразу же приказал ей выйти за него. Было деду тогда всего двадцать. Отец его против свадьбы не возражал. Потребовал испытать невесту. Пригласили ее на Рождество и убедились, что она готовить мастерица, да и скромница. Слова лишнего не сказала. Родители выделили сыну дом и землю, сад и виноградник.
Бабушка тихо ворчала на деда всю жизнь. Строгая была, потому как сирота, к ласкам не привыкла, а он терпел. Любил. Рожала она ему почти каждый год по ребенку.
Во время войны снаряд упал прямо на их большой новый дом… В голодовку у бабушки из семерых детей один умер. Их спасла бездетная сестра мужа Ганна. Каждый день она доставала что-то из своей шкатулки и шла на базар. За кольцо или золотой крестик тогда давали буханку хлеба или немного мамалыжной крупы…
Дед мой был человеком потерянных надежд. Во время войны утратил всё и, честно трудясь, оставался бедным. Всё кануло, пошло прахом: земля, хозяйство и дом. От той жизни у него осталась лишь старинная толстая тетрадь, куда он каллиграфическим с завитушками почерком записывал главные события: такого-то числа родился тот-то, тогда-то был град с куриное яйцо…
А когда деда не стало, бабушка сильно затосковала. В поминальные дни пекла, варила и целыми корзинами, на коромысле несла еду на кладбище…
Бабушки давно нет на свете. А пуговицы – вот, лежат. Они вынырнули из времени, которое похоже на корабль, затонувший на дне океана. По воле случая волны вынесли их наверх. Если бы они принадлежали какому-нибудь большому, известному человеку, их выставили бы в музее или каждую продавали бы с аукциона. Но эти старые пуговицы никому не интересны. Слишком незначительна жизнь одного маленького, ничем не прославившего себя человека, который в тяжкие и скудные времена собирал их, чтобы чинить одежду своим родным.
Выбросить? Нет. Пусть лежат.
Фото: www.u2.9111s.ru
