Волшебная кудель

Решили мы как-то с другом Алексеем собрать и запустить станок. Но не печатный, нет, Боже упаси! И даже не токарный, а ткацкий, такой, на котором прабабушки ковры и дорожки ткали. Есть, думали мы, в этом особое волшебство – переплетать по рецептам предков яркие, полноцветные нити. Тем более, что его, волшебства, так не хватает в современном мире.

Сказано – сделано. Принялись читать объявления, искать: не продается ли? И очень быстро выяснили, что здесь мы вторглись в крайне сложную сферу. Оказалось, что за минувшие годы, десятилетия станки переломались, пошли на дрова, а «волшебная кудель» спуталась, превратилась в тот ещё клубок проблем. С одной стороны, старина вроде бы никому не нужна. В сельских домах, как и в квартирах, торжествует евроремонт. От предметов старого быта избавляются (в одном селе женщина рассказывала нам, что свое венчальное домотканое полотенце отдала мужу запчасти протирать). А с другой стороны, если задаться целью что-нибудь конкретно найти, выходит, что цены на рынке весьма высокие. Охотники за антиквариатом стремятся скупить всё за бесценок, а продать втридорога. Вот и выходит: как только начинаешь звонить, интересоваться, в тебе всякий подозревает «дельца».

Объявлений о продаже старинных ткацких станков просто нет. Насколько я знаю, в редком селе (преимущественно  на севере Приднестровья) сегодня найдется мастерица, продолжающая ткать. Далеко не в каждом музее хранится действующий станок. Но музей – это одно, а нам хотелось именно внедрить в жизнь; кто-то мотоциклы собирает, мы – станок.

Одна знакомая моего товарища посоветовала обратиться к своей сельской родственнице. Тетя Нина из Дойбан по телефону многого не обещала, но сказала, что какие-то деревянные приспособления от станка, на котором ткала мама, Лидия Алексеевна, ещё остались.

Мы загорелись. И одним дождливым декабрьским днем отправились в путь. На подступах к Дубоссарам неожиданно увидели снег. Мокрый, пористый, да и то лишь на полях, но снег. В частных хозяйствах снег принакрыл копны стеблей кукурузы, и всё ещё робко падал с неба, побуждая остановиться, выйти из машины и, как в детстве, поймать снежинку на язык, попробовать на вкус.

Мне кажется, человек, пытающийся собрать станок, чтобы, как в старину, соткать полотно, не вполне оборвал нити, соединяющие его с самой прекрасной в жизни порой. «Будьте как дети!» Увы, насколько же тесно волшебству в мире взрослых, да и в теперешнем (компьютеризированном) детском тоже.

И как мы вскоре выяснили, добравшись за какой-нибудь час (или около того) до Дойбан, почти не осталось места для сказки и на селе. Мы добросовестно облазили целых два чердака у тети Нины, но то, что нашли, являло собой лишь разрозненные фрагменты былого агрегата по изготовлению чуда – молдавского ковра. Вдобавок все эти деревянные «примочки», как выяснил мастеровой Алексей, относились к разным станкам: на одном ткали ковры, на другом – дорожки.

Мама нашей хозяйки дожила до почтенных, преклонных лет. Но, естественно, в последние годы уже не ткала. Всё напоминало о том, что мастерица совсем недавно была душой ныне пустующего родительского дома. Только больше не действовал тот калейдоскоп, за волшебным стеклом которого отдельные осколочки складывались в самые разнообразные узоры, картины. Вот они, картины-ковры, развешенные на стенах в «каса маре»!

Извинившись за причиненное беспокойство, мы простились с тетей Ниной и направились в обратный путь. Задержались у сельских остановок в Дойбанах и Гоянах. Тут тоже творческий подход наших предшественников предстает во всей красе: мозаичная красочная картина мира. Всюду растительный орнамент, природные и сказочные мотивы: вот исполинский волшебный лес (мозаика на остановке в Дойбанах), вот красный рак, выползший из Днестра (сразу вареный?), а ещё упитанные лещи и карпы, голубоглазая купальщица… Умелец трудился лет пятьдесят, а может быть, семьдесят тому назад.

И тут нам с Алексеем почти одновременно пришла в голову мысль: а не оборвалась ли нить образного, сказочного повествования почти одновременно с нитью на прялке, на домашнем ткацком станке… Сегодняшние бабушки не ткут, но и не рассказывают внукам сказок. В лучшем случае – читают из книжек. Но где же истории, связанные с родным краем, с его флорой и фауной, в том числе – фантастическими? Неужели папоротник больше никогда не зацветет в купальскую ночь? А не запустить ли проект под названием «Приднестровская шкатулка самоцветов»; собрать что можно: истории, легенды, сказки, издать отдельным сборником.

Так идея станка эволюционировала в идею собирания или даже творения приднестровских сказок. (Интересно, что прядение, ткачество всегда ассоциировалось с рассказом, отсюда и «нить повествования»). Быть может, мы просто не знаем своих возможностей? И даже если что подзабыли, сможем, постаравшись, восстановить.

– А что? – подзадорил меня Алексей, когда мы, напившись из термоса чаю, отъехали от живописной остановки в Гоянах. – Мог бы ты навскидку сочинить небольшую сказку по мотивам вот этой мозаики?

Ну что ж… Поскольку машину вел он, я мог целиком посвятить себя сочинительству. Экспромтом.

Сказка про то, как Карп Иванович в Днестре сварился

Давно это было. Жил на свете Карп Иванович. Был он к другим рыбам недоверчив, если что говорили – не верил, ну чисто Фома Неверующий. Говорят ему, к примеру, что нужно сидеть под корягой и носу не казать, дескать, кругом рыбаки. А он всё равно везде себе плавает и вкусную ароматную макуху подъедает. Не понятно только, как до сих пор на крючок никому не попался.

Карп Иванович, словом, принадлежал к той категории рыб, про которую говорят, что живут они только своим умом. У его покрытых чешуей собратьев на этот счет даже существовала поговорка: «Умный учится на чужих ошибках, а дурак – на своих».

Но дуракам, как говорится, везет, и покамест наш герой всегда выходил сухим из воды.

Как-то приплыла в заводь, где жил Карп Иванович, вертлявая Красноперка. Наделала много шуму, собрала вокруг себя других рыб, и ну передавать последние новости. Якобы Змей Горыныч, известный охотник до невест и жареной рыбы, велел всем местным рыбакам платить ему дань… лещами, карпами да толстолобиками (получается, рыбу окаянный любил больше). А рыбаки подумали себе и отказались, да ещё грозят: мол, не посмотрим, что три головы, а если надо, все три и открутим.

Очень, по словам кумы Красноперки, осерчал Змей на гоянских рыбаков и обещал с ними за то поквитаться.

–  Всё враки! – сказал Карп Иванович, известный скептик. Остальные рыбы тоже плечами пожали: «Может, и утка, кто его знает». Но всё же дедушка Сом посоветовал молодняку намотать себе на ус, принять, значит, к сведению. Все затаились. И только наш Фома как прежде беспечно рыскал вниз и вверх по реке в поисках дармовой макухи. Однако и он заметил: в последнее время что-то рыбаков на берегу поубавилось. Голодно стало Карпу, тоскливо…

На его счастье нашелся один такой же Фома, только с удочкой, старательно уверявший односельчан, что никакого Змея-де в природе не существует, и всё это журналистские байки. Им, журналистам, легко: написал и с плеч долой, а ты потом сиди по домам. Вот и танцы в селе на период «чрезвычайного положения» отменили. «Надоела, – говорит, – мне такая жизнь. Пойду хоть на бережке с удочкой посижу, а там, глядишь, и других рыбаков встречу. Мы с ними уж тогда сообразим…»

И что же? Нашла коса на камень. Этот-то неверующий рыбак нашего Фому-Карпа и подцепил на крючок. Доволен, тащит. Ясно, что не карп, а целый кабан.

Но вдруг потемнело небо. Накрыла рыбака туча. Да не простая, а с крыльями и о трех головах. Из каждой пасти дым валит. А глаза злющие-презлющие всё глядят, высматривают, на кого бы весь свой негатив выплеснуть. Рыбаку страшно, но и улов бросить не может – так и застыл, раскрыв рот, в одной руке – удочка, в другой – подсак. Только в самый последний момент здравый смысл возобладал, бросил бедолага удилище, прыгнул под старую узловатую иву, затаился у корней. А Змей уж и залп с высоты дал, тройной.

Скользнуло пламя по поверхности воды. Но и того хватило. Жар был такой, что вода сразу закипела. Скажем так, Отшельник-Рак выполз на берег уже вареным. Хорошо ещё, троих купальщиков не задело (девушка так и застыла с водяным цветком в руке, один парень оцепенел с ружьем для подводной охоты, другой – с мячом).

А Карп Иванович таки доигрался: глаза выпучил, изо рта кусок оплавленной лески свисает.

Сельчане в назидание потомкам и запечатлели событие на остановке. Только Змея изображать не стали – слишком много чести. Да и кто знает, вернись он, понравится ли портрет? Так часто бывает: нарисуешь человека, а он недоволен. Говорит: «Нет, в жизни я куда красивее. Тут у тебя на рисунке вообще всего одна голова (другие просто не влезли), а у меня, видал, целых три».

Мораль: сохраняйте традиции, рассказывайте детям сказки, не будьте беспечными, но и не теряйте чувства юмора.

Николай Феч.

Фото автора.