Январский поезд мчит в Москву. В купе нас четверо – я и молодая мать с двумя сыновьями. Мальчишки – подвижные, даже порой чересчур. Мать старается их сдерживать, каждый раз придумывает новые занятия. Приходит время разгадывать кроссворды. Активность проявляет старший сын, который быстро отгадывает слово, начинающееся на «Ч».
– Правильно, черемуха, – с гордостью за него повторяет мать.
…Мне вспомнилось. Целый день трясемся на видавшем виде грузовике. В кабине – солдат-шофер, рядом с ним – старший машины, молодой лейтенант. Офицер старается себя держать начальственно, важно, но у него это не совсем получается – подводит юный возраст, да и выправка далека до командирской. Если бы не шинель с погонами, трудно было бы представить его офицером. Но задатки будущего начальника у него все-таки просматривались: старается быть заботливым, предусмотрительным, ответственным. Особенно это заметно, когда подходит к борту и проверяет, прочно ли он закрыт. И с нами, мальчишками, строг – велел в дороге сидеть в машине смирно, не вставать и не выглядывать за борт. А у мамы с нескрываемым стеснением справлялся: «Вам удобно? Потерпите, нам осталось немного».
Мне лично казалось, что лейтенант боялся, что мама, а вместе с ней мы, откажемся ехать дальше, а значит, он не выполнит командирский приказ и не доставит нас живыми и невредимыми до назначенного пункта.
С тех пор минуло много времени. Жизнь не прошла и не пробежала, а промчалась, как тот военный грузовик с накрытым брезентовым тентом кузовом вдоль Байкала. О чем мы думали в ту долгую зимнюю ночь? Я увидел на маминой щеке одинокую, казалось, застывшую, прозрачную слезу, которая была похожа на маленькую льдинку.
– Ты плачешь, мама, тебе страшно? – спросил ее. В ответ почувствовал, как мама плотнее прижала меня к себе. Я слышал ее тревожное дыхание, ритмичное постукивание сердца.
– Нет, сынок, мне не страшно, – говорила она. – Мы не одни, с нами солдат и офицер. Ты видел у лейтенанта кобуру?
Мама улыбнулась, еще больше натянула на нас теплый овечий тулуп. Я пристально посмотрел в ее молодое, до боли родное лицо. Той ледяной, волнительной слезинки на щеке уже не было.
– Я не плачу, тебе показалось, – продолжала мама. – Я просто долго не видела нашего папу, очень соскучилась. Игоря вспомнила, вашего старшего братика. Как он там сейчас с бабушкой? Если бы не его болезнь, мы бы давно были здесь.
Лейтенант, ладно подтянувшись на борт машины, сипло прокричал. Его голос, показалось, на какой-то миг приглушил усилившуюся пургу.
– Еще какие-то полчаса, и мы будем на месте. Видите, огни вдалеке? Это и есть наш гарнизон. Мальчишки, чур, не спать!
Он хотел казаться взрослым, наш лейтенант, но был еще так молод. Наверное, этим и был симпатичен нам.
Но сон таки сделал свое дело. Больше я уже ничего не помнил. Ни как машина подъехала к нашему, ставшему позже на много лет близким, жилищу, деревянному двухэтажному дому, как несли нас с братом, заспанных, по скрипучей деревянной лестнице в заранее кем- то заботливо протопленную, но еще до конца не обжитую отцом комнату…
Недавно мне приснилась мама. Мы стояли с ней рядом, лицом к лицу, и разговаривали. Говорили о многом, но больше о том, чего не успели сказать друг другу. Помню, я спросил ее: «Почему мы жили раньше просто, скромно, о достатке мечтали, но были счастливы?». В ответ услышал: «Потому что вся жизнь была впереди, были надежды». Из-за этого сна весь день у меня было приподнятое настроение. Нетрудно догадаться, почему. Жаль только, что теперь такие встречи бывают редкими и не наяву.
Проснувшись рано утром, я увидел большое окно, такое же, как у бабушки в доме, на веранде. Оно было все промерзшее-промерзшее, в замысловатых январских узорах. С потолка свисала одинокая лампочка без абажура, на стене – небольшой коврик с зимним немецким пейзажем и охотником, которого вот-вот должна была настигнуть стая голодных волков.
Родители сидели за столом и пили чай. Они подолгу смотрели друг на друга и шепотом говорили, боясь разбудить нас. Папа то и дело поправлял на мамином плече пушистую серую шаль, которую ей дала в дорогу бабушка. Они были молоды и красивы, особенно мама. «И когда она только успела переодеться, и откуда у нее этот длинный атласный халат?» – задавал я себе вопросы, вновь проваливаясь в сон. Когда проснулся, отца уже не было – он ушел на службу. Мама была занята уборкой комнаты. В считанные минуты пол был вымыт, постель прибрана, пыль на этажерке с книгами вытерта… Нашлось дело и для нас.
За работой не заметили, как в дверях появилась незнакомая женщина: и не молодой она была, и не пожилой, постарше мамы, но моложе бабушки.
Это была вдова прежнего командира части, в которой теперь служил наш отец.
– Меня зовут Ольга Григорьевна, – с порога произнесла она, обращаясь к маме. – Я ваша соседка.
– И меня зовут Олей, и по отчеству тоже Григорьевна, – улыбнувшись, ответила мама, приглашая соседку в комнату.
– Вдвойне приятно, – продолжала женщина.
Мы познакомились. Ольга Григорьевна быстро вошла в наш дом, в нашу семью, сдружилась с мамой. Казалось, она ждала нашего приезда, о нас знала если не все, то многое: и откуда мы приехали, и как зовут меня, брата, и почему остался с бабушкой Игорь…
Мама пригласила Ольгу Григорьевну к столу, она охотно согласилась. В комнате запахло жареной картошкой и яичницей.
– У меня, Оля, есть такие огурчики! – запальчиво говорила соседка. – Пальчики оближешь! Местные китайцы выращивают. Ничуть не хуже тех, что с юга. Уважь соседку – испробуй. Твоему Борису, например, очень нравятся. Пусть мальчишки мне помогут – схожу с ними в холодильник (это я сарай так называю). Он, кстати, и ваш тоже – на две семьи.
Через минуту-другую, набросив пальто, мы с «ба Олей» (как позже стали ее называть) не только вылавливали в бочке огурцы, но и пилили ножовкой запасенную папой колбасу. Ее промерзшие кусочки, брошенные на сковороду, издавали такой аппетитный запах, что я его не забыл до сих пор.
А потом пришел папа, и мы вместе ужинали. О чем бы ни говорили за столом, разговор сводился к тому, что край здешний действительно далекий, суровый, но он – наш, в нем живут надежные, простые люди, а богатства здесь какие! Золотые прииски, леса, священное море Байкал…
– А какие грибы у нас, а какая ягода! – с гордостью продолжала Ольга Григорьевна, обращаясь к маме.
– А ты, Оля, такую рыбу, как омуль, пробовала? Ой, вкуснятина! В выходные обязательно схожу к местным рыбакам и попрошу, чтобы вас угостили. Непревзойденный местный деликатес! Так что, ребята, будете уезжать отсюда, а вам и не захочется.
Когда меня раньше спрашивали, кто был моим первым учителем, я невольно ловил себя на мысли, что им была Ольга Григорьевна. Это она учила меня выводить первые буквы и цифры. За окном стояла суровая зима, мела метель и свистела пурга, в буржуйке трещали поленья березы, а мы учились. Свои занятия она организовывала как игру, так, что учеба была только в радость. Логика ее была железной: буква «л» напоминала, к примеру, крышу дома. Цифра «8» похожа на два соединенных друг с другом бублика; а буква «о», оказывается, сродни мячику – она такая же круглая… И по слогам начинал читать с ней. Первыми словами были «мама», «папа».
…Многое с годами стерлось из памяти, но когда читаю или слышу о далеком Забайкалье, всегда вспоминаю детство, тот таинственно-стратегический военный гарнизон на реке Шилке близ маленького города Сретенска, рядом с которым на сопках растут белые дикие пионы и в небо вонзаются ели.
Перед глазами молодая мама – заботливая, любящая, нежная, сильная и всегда и во всем ответственная женщина. Отца в очередной раз переводили служить в другой гарнизон, и мы уже мысленно начинали жить в незнакомом Тирасполе. Мама снова собирала в узлы нажитое, готовила нас в дорогу. Мы были рады и огорчены своим отъездом и убеждались в правильности некогда сказанных Ольгой Григорьевной слов: «Ребята, будете уезжать, а вам и не захочется».
Была поздняя весна, цвела черемуха, которую мы с мамой посадили здесь, у подъезда нашего неказистого финского дома. Черемуха была белой-белой, как платье невесты. Ее душистый, пьянящий аромат витал в воздухе до тех пор, пока мы не въехали в лес. Тут он скоро смешался с запахом ели, пихты и вскоре вовсе перестал о себе напоминать.
– Дети, может в жизни случиться так, что вы вновь попадете сюда, – говорила нам мама. – Если доведется-таки, поклонитесь нашей черемухе, она будет тогда ой какой большой! Вспомните, как мы здесь жили – дружно, счастливо!
Я увидел, как по маминой щеке покатилась слеза.
– Нет, я не плачу, сама не понимаю, как вышло, – виновато прошептала она, коснувшись губами моего уха.
Снова впереди нас ждала долгая, утомительная дорога на военном грузовике. Снова был Байкал и тот самый далекий таежный полустанок, откуда скорый пассажирский поезд Владивосток – Москва нес нас к новым местам, к новой жизни.
Александр КАРАСЕВ.
