(Отрывок из романа «Тонкой веточкой рябины»)
«Каждому поколению своя война, – говорила моя мама, вспоминая по
вечерам ужасы пережитой войны 1941-1945 гг. И тут же добавляла:
– Вам не придется видеть войну, вы ее уже пережили». Как она была не
права. И на нашу горькую долю детей войны выпала еще одна война.
Грозовые 90-е явились той дикой явью, что пережили наши родители в те далекие страшные годы Великой Отечественной войны. Каждый вдруг понял – времена изменились, теперь только «злые» выживут. И каждый начал выживать в меру своей порядочности. Кто был порядочнее – затаился, может, пронесет над головой эту бурю (ждали возврата палок дешевой колбасы и сыра).
К сожалению, старые времена не возвращались. Исчезли колбаса, «бесплатный сыр», сахар и конфеты. Но, самое главное, исчезли деньги, те самые рубли, на которые можно было все купить. Появились «новые-старые» – советские банкноты, на которые мы наклеивали марки нашей республики. Мы их называли «приднестрофики-дистрофики».
В тот далекий день я опаздывала на работу и, чтобы скрыть нарушение дисциплины, заскочила в кабинет к Фариде снять верхнюю одежду. За столом сидела и плакала Валентина. Наша третья подруга.
– О чем слезы льешь, подружка? Муж недолюбил или дети в садик не хотят идти?
– Оставь ее, – вмешалась Фарида. – Опять ее Христофор достал со своими лозунгами:
Молдавия для молдаван. А если живешь тут, то обязан знать молдавский.
Горько всхлипывая, Валентина добавила: «Ну что ему надо? Разве я виновата, что меня сюда распределили после окончания Киевской академии и муж здесь служит. Я что, против изучения молдавского? Организуйте изучение, введите экзамен, пожалуйста. Что вы нас доедаете?».
Христофор – сотрудник нашей лаборатории. Человек, влюбленный в свой край, знающий молдавский язык в совершенстве, культуру народа, его историю. Добрый товарищ. Хороший специалист. Влюблен в Ольгу, кстати, немку по национальности, тоже работающую у нас старшим лаборантом. Влюблен по-своему, как говорится. Мог ее избить, не разрешал родить, помогал по хозяйству, имел золотые руки и светлую голову, которую замутили происходящие события. Он потерялся в трех соснах. С одной стороны, – надо ненавидеть все другие национальности, с другой – он любит Ольгу. Что делать? На фоне всех событий Ольга с семьей уехала в Германию на постоянное место жительства. И наш влюбленный в свой край легко разрубил гордиев узел, уехав вслед за ней в Германию. Все понятно: любовь-морковь, но, где же твой патриотизм? Ответ до сих пор не пришел из Германии.
Нас прикрепили к магазинам, где через день можно было купить хлеб, цена которого доходила до нескольких тысяч и продолжала расти с каждым днем. Мы стали миллионерами, горько шутили в своем кругу. Зарплаты подскочили за миллион рублей. Если не ошибаюсь, это была стоимость двухсотграммовой пачки масла, если удавалось его достать. В тот период все доставали, купить ничего нельзя было.
У некоторых начался натуральный голод. Даже собаки от голода научились просить подаяние.
Как-то я возвращалась домой с работы голодная и злая. Уже второй день нигде не могла купить хлеб, а дома дочь и двое внучат, младшему два года. Впереди шла женщина и несла в руке хлеб. За ней бежала собака. Время от времени она забегала вперед и жалобно смотрела на руку женщины, в которой был зажат хлеб. Та шла, не обращая внимания на собаку, видно, не очень радостные мысли обуревали ее.
Не выдержав, собака в очередной раз забежала вперед, села перед женщиной и начала гавкать. На своем языке она высказывала ей все, что она думает о некоторых с хлебом, которые не могут или не хотят поделиться. Оторвавшись от мыслей, женщина с минуту оторопело смотрела и слушала этот не агрессивный, а укоряющий лай. Вздохнула, отломила малюсенький кусочек хлеба и кинула собаке. Она поймала его на лету и, поняв, что больше не дадут, побежала прочь, оглядываясь через каждые два-три метра – а вдруг передумают и кинут ей еще кусочек такого вкусного хлеба. Не кинули. …
Автоматные очереди из-за Днестра со стороны Бендер пугали, ужасали новости местных СМИ. Первые раненые, первые убитые. Крытые грузовики с мертвыми возле морга и тени под брезентом кузова, где родные с безумными глазами искали своих детей, отцов, братьев. Палаты, забитые ранеными, крики из операционных, соленый мат из уст безусых ребятишек – безногих, безруких, с забинтованными головами, с белыми от боли глазами. Ах, война, что ж ты делаешь, подлая!
Правильно в народе говорят: чужую беду рукой отведу, а свою… Настоящий ужас войны я познала, когда над головой начали рваться ракеты, обстреливая в очередной войне Кицканский плацдарм. Мне казалось, что ракеты разрывались (шло отделение ступени ракеты, как говорили мужики) над моим домиком. От ужаса я присела посередине улицы на корточки и начала кричать. Я ничего не соображала, пришла в себя только от толчка брата:
– Не ори, иди во двор. Будь в огороде.
– В каком огороде? Надо в дом, надо в город, смотри, все уже уехали!
Подошел второй сосед. Спокойный. Тихо сказал: «Пошли ко мне, вместе пересидим. А в город дураки уехали. Ведь в случае чего будут бомбить не фазенды, а город, его промышленные объекты».
Вытирая слезы, ощупывая себя, не мокрая ли, на подгибающихся дрожащих ногах вместе с братом пошла к Николаю. У ворот своей дачи стояла Валентина Леонтьевна, старенькая доктор наук, потерявшая слух, и, приложив ладонь к бровям, удивленно смотрела на чистое, ярко-синее, без единого облачка небо.
– Это что, гром? Дождик будет? А на небе ни облачка, – обратилась она к нам.
– Нет! – кричим ей. – Это обстрел. Ракеты стреляют.
– А-а-а-а! То-то я смотрю, на небе ни облачка! Все ракетами разогнали, и полива нет.
Плохо. – вздохнув, она ушла в домик.
Счастливая, она даже не понимала, что идет война. Что ракетами сейчас уже не дождь разгоняют, а нас убивают.
Военные действия продолжались. Гибла молодежь в окопах. Теряли матери кормильцев, малые дети – отцов. Те часы войны я буду помнить всю жизнь, как и Валентину Леонтьевну, расстроенную обстрелом ракетами отсутствующих дождевых туч, укоризненный взгляд бездомной собаки и тех мальчиков на костылях, в колясках, что мелькали перед открытыми дверями палаты, в которой я лежала после очередной операции. Ах, война, что ж ты сделала, подлая!
Валентина МАЙДУРОВА.
