В 1989 году мне было 12 лет, и в соответствии с возрастом политика не входила в сферу моих интересов – во всяком случае, приоритетных. Однако случаются в истории времена, когда «политиками», или, как принято говорить сегодня, «диванными аналитиками», становятся почти все. В подобную фазу вошёл тогда разбуженный горбачёвской перестройкой СССР, и наш край не был исключением.
Помню, что взрослые тогда любили обсуждать и ругать недостатки советской власти, большие и малые, говорить о том, что нужны реформы. Но именно реформы, а не разрушение всей системы. Люди в подавляющем большинстве тогда ещё верили, что страна социализма, пусть и несовершенного, имеет будущее. Они дорожили тем, что имели, притом видели перспективу. «Наш Тирасполь лет через 20 станет действительно большим городом. В моём детстве он был почти деревней, а ты увидишь настоящие чудеса, – сказал мне как-то отец, и прибавил:
– Во многих местах я побывал и понял, что везде, на юге и на севере, всё-таки хуже, чем у нас. В золотом краю мы живём, надо это ценить».
И вот в такую, здравомыслящую и в целом спокойную, социальную среду стали вторгаться веяния, которые сначала показались настолько дикими, что воспринимались больше не как реальная угроза, а как некий «информационный шум». В Кишинёве предлагают перевести молдавский язык с кириллицы на латиницу, призывают к объединению с Румынией, кричат на митингах лозунги «Молдавия – только для молдаван», «Чемодан – вокзал – Россия», «Русских за Днестр, евреев – в Днестр», триколорами, как сумасшедшие, машут – да разве такое возможно? «Ничего, пошумят да успокоятся, ведь рвать налаженные связи даже чисто экономически невыгодно. Два берега Днестра обязательно должны найти общий язык», – какое-то время успокаивали себя люди. Но недолго.
Помню, как сильно встревожил взрослых кишинёвский законопроект «О функционировании языков на территории Молдавской ССР». Неудивительно, если в первоначальном варианте он предлагал лишить родителей права выбора языка обучения детей, а за официальное общение на другом языке, кроме государственного (румынского), предусматривались меры вплоть до уголовного наказания. Мне, школьнику, было тяжело поверить, что такой жестокий закон проталкивают современные молдавские писатели, стихи и прозу которых мы ещё недавно заучивали наизусть. Хорошие, добрые стихи писал тот же Виеру – о маме, природе, любви ко всему живому… И вот теперь он пишет стихи, полные ненависти к русским, к русскоговорящим – то есть к таким как я, мои родители, друзья, знакомые. Как такой кошмар стал возможным?
В ответ на всё более угрожающие сигналы со стороны прорумынских националистов левый (и частично правый) берег Днестра всколыхнулся забастовками, многотысячными митингами. В моей детской памяти они оставили яркий след: до краёв полная народу тираспольская площадь Конституции (ныне имени Суворова), масса красных флагов и лозунгов, призывающих оппонентов одуматься, вернуться к идеалам интернационализма. Воодушевлённые речи, аплодисменты, мощная энергия протеста, но при отсутствии ненависти, человеконенавистничества. Никто не призывал кого-либо изгонять или дискриминировать, звучало одно требование: не мешайте нам жить так, как мы хотим, как считаем правильным.
Забастовки окончились, не решив проблему. Молдавский (с переводом на латиницу уже де-факто румынский) язык стал в Молдове единственным государственным, притеснения и угрозы в адрес русскоязычных только возрастали. В Приднестровье стали активно говорить о необходимости самостоятельности, автономии. По воле народа 2 сентября 1990 года образовалась ПМССР. 5 ноября 1991 года, когда Советского Союза уже не будет, она станет ПМР. Впереди ждало ещё много трагических и героических событий, увиденных глазами взрослеющего человека.
Егор Ершов.
Фото: https://treepics.ru/
