Перу советского историка Алексея Сурилова принадлежит художественная книга «Адмирал Дерибас». В ней находим любопытные моменты, непосредственно связанные с Приднестровьем. Книгу стоит прочесть целиком. Тем более, что Дерибас – современник Суворова, основатель Одессы, человек, много сделавший для всей юго-западной части России.
Итак, вторая половина XVIII века. В степной, южной части Приднестровья, попадаются лишь редкие, крайне малочисленные поселения со смешанным составом населения. Их жители испытывают постоянную угрозу нападения конных ногайских отрядов.
«Иван, Грыцько, Стецько и Грыць бежали в Дикую степь Ханской Украины из маетности (имения) пана Тадэуша Ржевусского, бежали в ночь перед Пасхой, верхом на панских лошадях, с венчанными женами Горпыной, Христиной, Параской, а Грыць с коханой (возлюбленной) Олесей. С ними и совсем малые дети. Разбили они слободу на берегу речки у кленовой рощи и назвали ее Незавертайловкой в намерении не возвращаться в неволю к пану Тадэушу Ржевусскому. Пан Тадэуш был довольно изрядной скотиной… На майданчике у церкви пан Тадэуш велел поставить виселицу в знак того, что хлопов своих он волен казнить и миловать, как то будет угодно его панской милости. Ходил пан Тадэуш зимой и летом в ботфортах и с нагайкой, ею полосовал он хлопов за нерадивость и разные ослушания. Но более зловреден был тем, что поганил молодиц и девчат.
…И было хлопам вовсе невмоготу жить в его маетности. Оттого и бежали в Дикую степь.
Незавертайловка была в подданстве ногайского князя, положившего ему отдавать десятую часть от всякой скотины, жита и пшеницы. Ковыльную степь в пахоту обращали кто сколько мог, хаты ставили из самана с толстыми стенами, крыли камышом, у хат – сараи, овины для хлебов, клуни для сбережения немудрящего инвентаря от непогоды.
Нужда заставляла слобожан наготове держать саблю и ружье что в хате, что на пашне или покосах. То разбойная шайка ногаев из Буджака закружит у крайних хат, чтоб угнать какой скот или поясырить (взять в плен) людей, или еще чем поживиться, то опять же заплутает по воровскому делу недобрый человек без роду и племени, то объявятся надворные казаки от ясновельможных панов в поиске бежавших на волю хлопов. Потому гречкосей (крестьянин) часто оставлял соху и брал ружье, чтоб оборонить добро, а то и самую жизнь свою от лиходеев. Татарский сборщик подати наезжал раз в году по осени, считал хаты, скотину, заглядывал в овины, выспрашивал, не припрятано ли что, а ежели припрятано, то где и сколько, цокал языком да причмокивал толстыми губами, после обильного угощения блаженно поглаживал брюхо и засыпал с натужным храпом. Князю полагалась десятина, а мурзе, знатному татарину, сборщику податей, – бакшиш (подарок), перепадало и простым всадникам. Однако хаты в Незавертайловке множились, ширилась пашня, между заимками появились межевые знаки, умножалось поголовье овец в отарах и коней в табунах. Справлялись свадьбы, рождались дети. И всего-то за десять с небольшим лет.
Когда ударили в набат и жители Незавертайловки, пристегивая сабли, побежали на площадь перед церковью, то лава ордынцев уже ворвалась в село с того края, где стояла хата Грыця и Олеси. Языки пламени охватили камышовую крышу, задымила клуня, заголосила Олеся, не своими голосами закричали насмерть перепуганные дети. Сельчане ружейной пальбой, саблями и пиками отбивались от наседавших ордынцев. Уже был изрублен ногайцами Пылып, смертельно поражен стрелой Иван. Еще бились Грыцько, Стецько, Грыць, Федос, Мыкола… С визгом, воем и рычанием нападавшие бросились на церковную ограду, где засели поселяне с женами и малыми детьми.
Церковь загорелась с застрехи, и в тот же час пламя охватило всю камышовую крышу. Последняя схватка закипела у притвора. Когда рухнул потолок, все было кончено. Ногайцы кружились на лошадях у пепелища, с победными кличами подымая коней на дыбы. Троих поясырили: Грыця, Олесю и еще того хлопца, что жил у Стецька наймитом (наемным работником). Олесю старый мурзак за толстую косу привязал к седлу и так поволок в свою кибитку. Израненный, истекающий кровью Грыць рванулся было вслед за коханой Олесей, но секущий удар плетью по глазам сшиб его с ног.
Очнулся Грыць в яме. Связанные одним узлом ноги и руки его затекли, через распухшие веки и глазницы едва брезжил свет. Во всем теле была страшная ломота. Закусив губу и превозмогая боль, Грыць стал шевелить руками, еще и еще, пока узел не поддался. Высвободив руки, он снял путы с ног. Схватив торчащее из земли корневище, подтянулся. Ночь была темная, у ямы никакого караула. У кибиток лаяли собаки… Он полз, замирал, прислушивался и вновь полз, потерял счет времени и полз, полз… чтобы жить. Вконец обессилевшего, впавшего в забытье Грыця подобрали чумаки, ехавшие за солью в Хаджибей. Прослышав о газавате (войне с неверными, немусульманами), они повернули свои возы в обратный путь.
Довезли чумаки Грыця до самого Киева и оставили в монастыре, где послушники врачевали его разными примочками и поили отварами целительных трав. Более всех возле него хлопотал еще не старый человек, знавший науку исцеления. Звали его Федиром Черненко. Когда Грыць стал набирать силу, все, что с ним случилось, он рассказал Федиру.
– Гляжу я на тебя, хлопче, – задумчиво молвил Федир, – и вижу, как расправляешь ты крылья, подобно молодому орлу, и готов уже взлететь в небо, чтоб схватиться с ястребами… Бери, Грыць, в руки саблю и пистоли, седлай коня и слушай меня – старого казарлюгу (то есть казака).
От Рождества Христова шел год 1787-й… Горела вся Ханская Украина от Днестра до Мокрого Ягорлыка и Балты, от Кодымы и Синюхи до Буга. Застонала земля под копытами ногайских коней. Их лавы шли в обхват на слободы и хутора. Огненные стрелы врезались в крыши хат и церквей. Все горело и рушилось. Ногайцы арканили и вязали ясырь (людей, живой товар), с гиком и свистом гнали добычу… Порта Оттоманская подняла орду на газават, чтоб очистить от неверных Узун – земли в междуречье Днестра и Буга.
Суклея, Чобручи, Валегоцулово, Липецкое, хутора и одинокие землянки были обращены в тлеющие пепелища».
История – процесс непрерывный. В нем одни явления перетекают в другие. Старшие передают младшим не только определенные генетические признаки, но и воспоминания, опыт… В мировоззрение приднестровцев глубоко врезался период Дикого поля. И хотя сегодня мы имеем о нем самые общие представления, выражения «при турках» или «при татарах» до сих пор можно услышать в приднестровских селах.
Книгу Алексея Сурилова читал Николай Феч.
