Принято считать, что сны в той или иной форме отражают события, впечатления, имевшие место в реальной жизни. Наш мозг лишь по-своему складывает, комбинирует эту мозаику, так что результат может получиться весьма далеким от оригинала, но всё-таки не совершенно чуждый ему.
Про легенды и сказки можно сказать, что они также являются отражением своего времени, каких-то событий, устремлений, в обобщенном, опоэтизированном виде повествуя о самом главном, о том, что, в конце концов, выше времени, значительнее конкретных исторических декораций.
Увы, легенды тоже недолговечны. Вернее, на одну и ту же матрицу, на одни и те же архетипы могут накладываться новые образы, имена. И вот уже обличие былинного богатыря принимает русский полководец или же лихой комбриг времен гражданской войны, или популярный киногерой… Легенды сменяют друг друга, подобно эпохам и народам. И сегодня мы не в силах вспомнить многие из тех побасенок, присловий и небывальщин, что бытовали в приднестровских селах ещё каких-нибудь сто – сто пятьдесят лет назад. А ведь тогда воображение было куда более живым, деятельным; большая часть населения оставалась неграмотной, не было телевидения, Интернета… Люди рассказывали друг другу захватывающие истории, сидя у лучины или где-нибудь в поле у костра, как это происходит в рассказе Тургенева «Бежин луг», долгими зимними вечерами, во время плетения лаптей и других домашних хлопот. Отправляясь на косьбу, крестьяне пели; и это тоже были не песни Киркорова, а мелодичные, задушевные распевы, отточенные, отшлифованные поколениями. Процветали всевозможные суеверия. Они-то и напитали наиболее загадочные, мистические образцы русской литературы в духе Гоголя, Куприна, некоторых рассказов Алексея Толстого и, разумеется, сказок Пушкина.
Всё это говорит о том, сколь плодотворной почвой был мифопоэтический склад мышления. Утратив во многом эту традицию, мы сами сузили свое мировосприятие, сделали его уныло-рационалистическим, утилитарным. И вот «с научной позиции» пытаемся говорить с детьми на исторические темы, удивляясь при этом, что в их светлых головушках ничего не оседает.
Хотите тест? Попробуйте-ка рассказать ребенку что-нибудь интересное о Суворове. Ну-ка, что там у нас: взятие Измаила? Какого Измаила, где?.. Ребенку это пока ни о чем не говорит. Формулировка «великий полководец» – не более чем слова, шаблон. А между тем рассказывать нужно. Без этого наши дети не будут нашими, а будут «спанчбобами» и «патриками». Даже тридцать лет назад «Дисней» рождал персонажей, которые, как дядюшка Скрудж в «Утиных историях», больше всего на свете любят деньги… Разве можно себе представить такого героя русской или даже советской сказки? И пока отечественные педагоги корпят над методичками, воспитанием самих детей занимается Голливуд.
Итак, будем считать, что в этом вопросе мы единомышленники. А теперь вернемся к Суворову, который помимо того, что был крупным военным и государственным деятелем, был ещё и героем народных историй, легенд, рожденных на фоне освобождения края от власти Османской империи. Было это около двухсот лет назад. И ещё в середине ХIХ века собиратели фольклора, да и просто настоятели сельских приходов, фиксировали в регионе истории, связанные с «суворовскими чудо-богатырями» (этот фразеологизм, кстати, перешел в журналистику из фольклора), генерал-фельдмаршалом Михаилом Каменским и другими участниками русско-турецких войн, включая и казачьих атаманов. Частично это народное восприятие сохранилось в топонимах (например, «Суворова гора», «Суворова могила»), но сами легенды давно переселились из народного быта в работы фольклористов.
Благо, собирать этнографический материал в России активно стали ещё тогда, когда хоть что-то можно было собрать. Сегодня, увы (говорю как человек, предпринявший не одну вылазку в поисках приднестровского фольклора), остались крупицы. Но мы можем представить, какие истории о Суворове рассказывали наши предки, благодаря опубликованным источникам. В нашем распоряжении книга «Народная проза» из цикла «Библиотека русского фольклора», раздел, посвященный великому полководцу.
* * *
Перед рождением Суворова, как сказывают, не небе явились «какие-то красные хвосты, которые, по объяснению новгородского юродивого, означали рождение человека знаменитого и нехристям страшного». Благоприятствование же во всех будущих начинаниях Суворову было послано за то, что его родители, отличавшиеся благочестием, «предоставили гостеприимный приют святому перехожему страннику».
Благочестием смолоду отличался и сам Александр Васильевич. Став военачальником, заботился о солдатах. Не любил дорогой посуды, ел из глиняной миски деревянной ложкой. Не ездил в экипаже, а всегда впереди солдат шел пешком. Никогда за обедом не переедал. Денщику строго наказывал: «Ты мне много есть не давай!». Тот на это: «Да как же я смею?». А полководец: «Да ты только скажи: «Суворов не велел!».
Избегал больниц, лечил солдат народными методами, говорил, если кому нездоровилось: «А ты возьми немного водочки, насыпь туда соли и перцу, размешай палочкой, выпей – и будешь здоров». Часов не признавал, доверял только петуху. «И когда надо, если петуха нет, сам петухом запоет». Очень ценил юмор, находчивость. Однажды Суворов спросил солдата: «Сколько от земли до луны верст?» А тот нашелся, отчеканил: «Два суворовских перехода, ваше превосходительство!».
Когда Суворов брал Измаил, и войска уже подошли к самой крепости, то вдруг выяснилось, что отстал обоз с сухарями. Солдаты закручинились, а Суворов забрался на пригорок и запел: «Что это у девки за кручина?..». Солдаты устыдились и взяли Измаил. А говорили: «Крепость неприступная…».
Ничего не начинал без помощи Божией и, говорят, слышал ангелов. Вот однажды перед боем Суворов снял шапку и, по своему обыкновению, возведя очи горе, стал слушать ангельскую обедню. А неприятель уж совсем близко, и положение наших войск – бедственное. Однако Суворов приказал ничего не предпринимать. А когда дослушал обедню на небесах, ударили наши и разбили врага. Один адъютант не поверил Суворову, что тот видит и слышит ангелов. Тогда Суворов велел ему снять сапоги и стать правою ногою на его (Суворова) левую. И поглядеть, перекрестившись, через его (Суворова) голову. Адъютант всё исполнил и увидел разверстые небеса, а на небе – «ангелов Божьих».
Раз как-то в Альпийском походе, когда наши подступили к «заоблачной» горе и не могли взобраться по ледяным откосам, дедушка (так звали Суворова солдаты), видя, что это работа хитрого черта, условившегося помогать французам за сто душ наших пленных, приказал солдатам прочитать молитву да осениться крестным знаменем – и чары разрушились сами собой, и батальоны наши бодро полезли на снежные вершины».
Тоже в Альпах. При переходе через знаменитый Чертов мост черт всё время мешал русским войскам, насылал туман, разрушал инженерные сооружения, засыпал православных воинов лавинами, наводил на них французские ружья и пушки. Тогда Суворов отслужил молебен, осенил тьму крестным благословением, окропил ущелье святою водою и велел строить другой мост, а бревна перевязать шарфами офицеров и солдат, павших в сражении. Вещи пострадавших за веру имели чудную силу, «которая укрепила мосты лучше железных болтов».
Однажды решили устроить на Суворова покушение. Убийца вошел в палатку фельдмаршала и увидел, что тот спит; навел пистолет, выстрелил… Осечка! Решил поразить спящего кинжалом – отскочил кинжал! Злодей раскаялся, встал на колени, разбудил героя. А тот ему и говорит: «Встань! Я знаю, зачем ты пришел. Но не пришла ещё пора моей смерти; не поразит меня ни пуля вражеская, ни яд злодея, а умру я спокойно, когда настанет для этого время».
Как-то раз решил проведать Суворов своего старого друга, простого солдата, и поехал к нему в село. А была как раз пасхальная ночь. Звонили колокола. Суворов пошел прямо в церковь, «отстоял всеношну, отстоял заутреню. Народ захристосались. И пошел Суворов ко кресту, а потом вышел во трапезу, а там у печки стоит его друг». И вскричал тогда солдат: «Кого я вижу – полководца Суворова Александра Васильевича!». Сельчане ему не поверили, да потом за обедней признали, заздоровались и захристосались, скричали: «Ура! Полководцу великому честь и слава!». И нанесли ему яиц. Суворов стал отказываться. Но делать нечего. И тогда он пошел в дом к своему другу. Жил тот просто, да старуха всё равно встретила полководца по чести. «Обед был, может, и плоховатый, зато сидел Суворов с другом верным, трои суточки гостил. А старый солдат его до Архангельского провожал…».
* * *
Из приведенных выше фрагментов видно, как, в каких конкретно формах запечатлелся в народном восприятии образ Суворова-воина и, в одном лице, глубоко верующего человека. Посыл русской культуры очевиден: народ, как бы ни было тяжело, верил, что сила – в правде, что тем, кто, подобно Суворову, ведет умеренный, воздержанный образ жизни, кто не заносится, не кичится имущественным положением, славой и властью, не считает людей ниже себя, сам Бог помогает. «Без Бога ни до порога», – говорили предки.
Интересно, что соответствующий паттерн (устойчивый образец) продолжает бытовать, несмотря на все идеологические трансформации и культурные заимствования. Вопросом «В чем сила, брат?» задается главный герой культового отечественного фильма. С этим творением Алексея Балабанова во всем постсоветском кинематографе может сравниться разве что «Остров» Павла Лунгина; именно в силу недвусмысленности посыла, объединяющего народную интерпретацию образа Суворова с творчеством Достоевского, агиографической литературой (жития святых), «Задонщиной» и «Словом о полку Игореве».
Николай Феч.
